Я вручную полностью отшлифовал машину песком. Сэкономил деньги и покрасил корпус в армейский серо-зеленый цвет. Отполировал замшей все хромовые детали, почистил двигатель, разобрал его, собрал и поставил на место, как мой отец поступал с часами. У меня появился самый крутой «Фольксваген» в округе. Только тогда, думаю, мой отец меня понял.
Прошло несколько лет, и соседи начали покупать спортивные автомобили. Я запал на двухместные кабриолеты с деревянным рулем и кожаной обивкой салона. Шум, который они производили, двойной звук при переключении передач были упоительны. Мечтал выбраться на шоссе и ехать в лучах солнца с опущенным верхом. От спортивной амуниции я переключился на спортивные автомобили.
Прежде чем узнал о существовании «Синей книги»[15] с ценами на автомобили, я влезал в каждую подержанную машину в районе, спрашивая: «Сколько стоит эта? Сколько стоит та?» Моей первой любовью были американские автомобили. «Мустанг». «Тандерберд». Я смотрел, как катят по дороге «Корветы», и думал: «До смерти хочу один из них». Баки Кэмпбелл водил темно-синий «Понтиак Бонневиль» с механической коробкой передач. Мы ходили кататься с ребятами, и Баки отпускал сцепление, оставляя на асфальте узор покрышек. Какой кайф!
У Фли Ханрахана, который работал со мной на станции Гесса, был кабриолет «Шевроле Корвейр», «машина смерти», описанная Ральфом Нейдером в книге «Опасен на любой скорости»[16]. Бордовый автомобиль, с черным салоном и белым верхом. Фли испытывал финансовые проблемы и нуждался в деньгах, поэтому я предложил: «Почему бы тебе не поменять машину на мой „Фольксваген“, и я добавлю сотню баксов?» Так у меня оказался «Корвейр». Четыре скорости, вращающиеся инерционные колпаки. Я думал о нем, и вождение доставляло мне кайф.
Позднее я был одержим английскими двухместными родстерами со складным верхом: MG, «Триумф», «Ягуар». Еще мне нравились «Остин-Хили 3000» и MGA. Наши друзья, семья Бенедиктов, привезли «Мерседес» из Германии, на дорогах стали появляться «БМВ» и «Вольво». Я был фанатом автомобилей — их облика, звуков, скорости.
Но в основном я хотел машину, чтобы уехать куда-нибудь подальше. Мой дом вызывал во мне клаустрофобию — слишком много детей, слишком много шума, слишком много хаоса, слишком много моего отца, возвращавшегося с работы злым. Чувствовал: будь у меня машина, был бы свободен.
Мой папа очень хорошо одевался. Он носил твидовые пиджаки, оксфордские рубашки на пуговицах от Hathaway, галстуки от Rooster, обувь Alden, костюмы от Schaffner&Marx или Hickey Freeman и всегда надевал тренчкот London Fog и шляпу от Dobbs. При выборе одежды отчасти я неизменно ориентировался на отца, хотя и не хотел выглядеть настолько же формальным, или «старым». В моем школьном гардеробе была синяя оксфордская рубашка на пуговицах, пара «ливайсов», пара хлопчатобумажных брюк чинос, один-два шерстяных пуловера с V-образным вырезом, куртка «харрингтон» от Baracuta, пара «конверсов», может быть, хлопчатобумажная водолазка и рубашка-поло от Lacoste.
Как я сказал, в Элмайре в моде был стиль «преппи». Я смотрел на хорошо одетых старшеклассников и удивлялся, как они могли себе позволить регулярно обзаводиться новой одеждой. В моей школе было полно рубашек Gant, мягких туфель «лоферов» от Bass Weejun и ремней Coach. (Всегда абсолютно осознанно относился к брендам. Мне не нужны были нефирменные джинсы; я хотел Levi’s. Не нужны были туфли Thom McAn, хотелось иметь Weejuns. Я воспринимал только фирменные вещи, полагая, что бренды предполагают лучшие товары.)
В моей старшей школе училось несколько очень красивых девушек, и часть их красоты была связана с одеждой, которую они носили. Я начал присматриваться к одежде еще раньше. В седьмом классе моей подругой была шестиклассница Пэм Юнис (ее двоюродный брат, мой великий друг Джон Юнис, любит щеголять в модных вещицах до сих пор). Мы обычно ходили к ней домой, слушали вокальный квартет Four Tops и целовались. Пэм носила то, что носили все в школе, — шотландские свитера с со скромной отделкой репсовой лентой от John Mayer of Norwich, блузки Ladybug с воротниками в стиле Питера Пэна, джемперы. Для меня в те дни это казалось сексуальным. К тому же от нее прекрасно пахло — она пользовалась мужским одеколоном English Leather, а я остро реагировал на запахи. Пэм Петерсон, Пам Бичер, Сюзи Петерсон, Джанет Мерфи, Барб Шотт, Гейл Швайцер — их было много; симпатичные девушки в привлекательных нарядах. Не уверен, что мои друзья воспринимали одежду под тем же углом зрения, что и я благодаря общению со своими пятью сестрами. Другие ребята обращали внимание на лица и фигуры, но сомневаюсь, что одежда фиксировалась их радаром.
Как и большинство ребят, которые хоть что-то соображали, в 1964 году я посмотрел передачу о «Битлз» в телевизионном «Шоу Эда Салливана»[17]. Я полюбил эту музыку и думал, как здорово, что они немного дерзкие и носят пышные прически. Купил сингл Love Me Do с песней P.S. I Love You на обороте, записанные на пластинку в сорок пять оборотов. У меня в комнате был транзисторный радиоприемник, и я слушал все, что было на АМ радио, — передачи Джерри Льюиса, группы Pacemakers, Herman’s Hermits. Когда я учился в старшей школе, брат моего друга вернулся из Калифорнии с записями групп Doors и Cream, и меня зацепило. Мне понравилась эта музыка и то, как выглядели музыканты.
И тогда крутые парни в моей школе начали немного отращивать волосы. Мой друг Ларри Стимерман, носивший ботинки Beatle boots, отрастил усы и бакенбарды, а я еще даже не брился! Мне хотелось быть похожим на них, но я вырос с мыслью стать спортсменом, как хотел мой папа, а парни-спортсмены в школе носили короткие, аккуратные стрижки в стиле военных моряков. Долгое время я коротко стригся и имел аккуратную прическу.
Когда я перешел в первый класс старшей школы, в 1968–1969 годах, начиналась революция в моде и музыке, и мне действительно хотелось стать частью этого преобразования. Проблема заключалась в том, что мне исполнилось семнадцать лет, а выглядел я на двенадцать. Ужасно хотелось, чтобы у меня появились растительность на лице, низкий голос и волосы на ногах. Эльмайрский колледж для девочек, целиком женская школа, находился в нашем районе, и когда ребята отправлялись в бары колледжа, где тусовались студентки, я вынужден был стоять на тротуаре. Мои друзья встречались с девушками из колледжа, а я нет! Но наконец мы нашли одно заведение, бар Билла, где не заботились о том, кого впускают. Оказавшись внутри, я оценил грохот музыки и обилие классных девушек. Мы соврали про свой возраст и сказали, что учимся в Корнеллском университете. Никто из нас не признался, что мы старшеклассники и живем с родителями.
Когда я сказал отцу, что хочу отрастить волосы (на самом деле просто не стриг их пару месяцев), он не пожелал даже слышать об этом. А когда заявил ему, что не верю во Вьетнамскую войну, он пришел в ярость. Мой отец считал, что всех, кто протестует против войны во Вьетнаме, нужно отправить в тюрьму. Он сделал все от него зависящее, чтобы помешать мне выглядеть как хиппи, но это не сработало. Я почувствовал себя бунтарем. И не соглашался с чем бы то ни было, во что верил отец.
Летом 1969 года, в лето Вудстокской ярмарки музыки и искусств[18], группа моих друзей в поисках работы ездила на полуостров Кейп-Код. Я подумал: «Вот что мне нужно!» Бросил работу на станции Гесса и отправился с ними. Мне наконец-то стукнуло восемнадцать, у меня есть собственная машина, и ничто не держит меня в Элмайре. Я выбрался оттуда!
Когда мы въехали в Хианнис, первое, что я заметил, — это довольно глупый вид у всех этих препстеров[19] Новой Англии в брюках чинос и рубашках из мадрасской ткани. По тем же тротуарам разгуливала целая «коллекция» типов вроде хиппи и рокеров, которым, по-видимому, жилось куда интереснее. Мне захотелось стать частью этой крутой толпы. Я критически осмотрел себя. Требовалось внести некоторые изменения.
На следующее утро, надев свою оксфордскую рубашку, «ливайсы» и «конверсы», я отправился искать работу. Начав сверху Мейн-стрит, я заходил в каждое коммерческое предприятие на правой стороне улицы. Нет. Не-а. Ничего прямо сейчас. Я дошел до конца улицы, перешел ее и проделал путь вверх по другой стороне. Нет. Не-а. Ничего прямо сейчас. На полпути я заглянул в магазин Sunflower.
Черный свет, плакаты, лавовые лампы, причудливые украшения в стиле фанк[20], песня группы Steppenwolf, гремевшая из аппаратуры Hi-Fi. Это место пропитано ароматом благовоний и запахом свеч — квинтэссенция клевой атмосферы магазина подарков. Мне здесь очень понравилось. Магазин Sunflower воплощал все то, чего не было в Элмайре, все, к чему я стремился, и все это — в одном торговом зале. Я спросил, есть ли работа. «Вы когда-нибудь работали в магазине?» — спросил Кен Хелленбург, владелец. Я рассказал ему о Лу Пэле. «Ладно, приходи сегодня вечером. В семь часов».
Я работал с семи до полуночи. Хианнис был крупным туристическим городом, и люди текли сюда рекой, заходя и выходя из магазина Sunflower, словно это был клуб. Несмотря на то что не знал ассортимента товаров, я обслуживал посетителей, продавал им то, что они хотели, указывал им на товары, заводил разговоры, прекрасно проводил время. Никогда не чурался взять в руки метлу или сделать все, что требовалось, и после первой ночи мне дали больше рабочих часов. К концу недели мы с Ларри Стимерманом были назначены ответственными за эту точку.
Ребята из Элмайры — ввосьмером! — втиснулись в арендованный нами чердак в небольшом доме на Оушен-стрит. Тусовка началась, как только мы оказались там, и продолжалась все лето. Мы пили пиво, курили травку, принимали ЛСД[21]. Я ни разу не помышлял о возвращении домой. Однажды принял психоделик мескалин[22], и это было восхитительно. После этого принял «кислоту», ЛСД, и это было страшно. Очень страшно. Так страшно, что стал очень осторожно относиться к тому, какие интоксиканты глотаю. Я курил травку, постепенно превращаясь в параноика, и мне не нравилось, что теряю контроль над собой. Я слишком фанатично относился к работе, чтобы возиться с чем-то подобным, что доставляло мне такие неудобства.
Но я любил все остальное в культуре 1960-х! Я купил проигрыватель и начал всерьез собирать коллекцию пластинок. На чердаке мы запускали «Роллинг Стоунз», Джими Хендрикса[23], Doors, Steppenwolf до самого утра — громко! Увлекала не только сама музыка; я думал, что Джим Моррисон[24], Мик Джаггер[25] и Хендрикс выглядят очень круто. От них исходило чувство опасности, которое мне казалось волнующим.