Но затем мое смущение и стыд уступают место любопытству, когда вспоминаю его слова, сказанные незадолго до того, как он ушел: «Что бы я ни делал… что бы ни случилось, я надеюсь, ты не упустишь из виду тот факт, что это твои самостоятельные заслуги».

Но после этого предупреждения он ничего не предпринял.

Я была той, кто остановил его на выходе, чтобы смело задать вопрос, который уже много лет не дает мне покоя, но он не ответил.

Но даже без ответа его слова что-то значат.

Они должны значить.

Я цепляюсь за них, когда встаю и готовлю ужин. Нарезаю и обжариваю овощи и добавляю их к рису и остаткам курицы. В еде нет ничего особенного, но она питательна и насыщает меня. После ужина убираюсь в квартире, навожу порядок, словно ожидая, что профессор Барклай снова войдет в дверь. Я представляю, как он стоит на пороге, только на этот раз остается. Снимает пиджак и аккуратно складывает его, прежде чем повесить на спинку стула. Он подходит ко мне, подталкивая к кровати, как хулиган, берущий то, что хочет.

Мои фантазии переносятся на следующие несколько дней, обретая собственную жизнь, и они не всегда сексуальны. Некоторые из них просты… почти печальны, что свидетельствует о том, насколько одиноко я чувствую себя в Бостоне. Иногда я представляю, что было бы, если бы профессор Барклай помог мне приготовить ужин или если бы мы вместе распили бутылку вина после работы. Иногда представляю, как он привозит меня домой и не хочет уходить, остается на ночь и делит со мной мою маленькую кровать.

Но независимо от темы, факт в том, что я фантазирую и фантазирую, и ничего не могу сделать, чтобы это прекратить.

Сны о профессоре Барклае — это то, чего я жажду, потому что они находятся вне моего контроля. А это? Я на кровати с рукой между ног? Это полностью сформировавшееся, осознанное признание. Я хочу профессора Барклая, и это не всегда сладко, просто и легко объяснимо. Смутное согласие, запретные места, он в своем кабинете в «Бэнкс и Барклай», я на его столе.

Чувствую себя такой виноватой из-за всего этого, что едва могу встретиться с ним взглядом, когда мы пересекаемся, а это бывает редко, учитывая, что я из кожи вон лезу, чтобы избегать его. Чем больше думаю о нем, тем больше меня пугает мысль о том, что он узнает грязную правду. Я виновна, и это написано на моей покрасневшей коже. Ему достаточно лишь взглянуть на меня, задержаться на мгновение, и он все поймет. В этой влюбленности я — невинная школьница с широко раскрытыми глазами и до невозможности очевидная.

Проходит еще несколько дней, и я молюсь о дожде, чтобы ему снова пришлось отвозить меня домой, намеренно оставляя зонтик каждое утро, но небо ужасно и жизнерадостно голубое. Поют птицы, и мимо проплывают пушистые белые облака.

Однажды, возвращаясь с обеда в «Бэнкс и Барклай», погруженная в собственные мысли, я заворачиваю за угол в вестибюле и вижу профессора Барклая, стоящего в открытом лифте с мистером Бэнксом. Двери вот-вот закроются, но мистер Бэнкс выходит вперед и придерживает их для меня.

Я медлю на пороге, как олень, пойманный светом фар, и когда не сразу присоединяюсь к ним, мистер Бэнкс с любопытством улыбается.

— Ты собираешься подняться наверх?

Мой взгляд перебегает на профессора Барклая. Он выглядит потрясающе красивым в своем черном костюме. Этот цвет только придает ему еще больше устрашающего вида, резко контрастируя со светлыми глазами.

— Я…

Жду разрешения профессора Барклая, и когда он просто стоит с таким видом, словно едва знает меня, я отступаю назад и качаю головой.

— Я кое-что забыла. Извините.

С каждым проходящим днем все больше и больше чувствую себя не в своей тарелке. Не могу взять в толк, что происходит. Если бы он не отвез меня домой, если бы он не говорил так, как будто собирался что-то сделать, я бы предположила, что он вообще не хочет иметь со мной ничего общего. Тогда, я думаю, было бы легче отбросить свои чувства в сторону, а не питать их изо дня в день.

Чувствую себя голодной и ненасытной, встревоженной и неспособной обрести покой.