— Элла, заканчиваем концерт. Слушай Тимура и тогда у тебя всё будет хорошо. Он, между прочим, ради тебя все дела на время свернул.

— Ради тебя и вашей дружбы. Не ради меня, — почти взрываюсь, а отец раздражённо вздыхает.

— Дочь, я ещё позвоню.

И обрывает звонок. Отец всегда так делает: прекращает неприятный для себя разговор резко, бескомпромиссно. Щёлк по носу, мол, сиди, Элла, в углу, не лезь, когда взрослые дела решаются. Молчи, слушай и не возражай, а то без сладкого останешься.

Бесит! Потому что я не ребёнок. Что бы они с Тимуром себе не думали, не ребёнок. Даже несмотря на Микки Мауса.

В голове тяжелыми камнями перекатываются слова отца. Тимур ко мне не притронется, он верный долгу, он честный и порядочный. Папа уверен в этом, потому и доверил меня Каирову, ничего не зная о моих чувствах и, уверена, слышать ничего не захочет.

А я любимая дочка лучшего друга. Человека, который однажды спас Тимура, вытащил с того света. Между нами никогда ничего не будет, как бы я не прыгала и не пыталась, как бы не навязывалась и не старалась доказать, что я — достойна Тимура. Что меня можно и нужно любить.

Больно и пусто. Я медленно поворачиваюсь к Тимуру, а он смотрит на меня, ждёт чего-то. То ли чтобы телефон вернула, то ли чтобы в комнате спряталась.

Я впихиваю в руку Тимура телефон и принимаю, как мне кажется, взрослое и взвешенное решение:

— Уезжай, Тимур. Честное слово, не нужно меня охранять. Я никуда не денусь. Но ты уезжай.

— Уехать? — заламывает бровь, удивляется чему-то.

— Да. Не мучайся. Тебе же тяжело, я ведь вижу. Долг, все дела. Тимур, я не дура, я всё понимаю. Тебя вынудил папа, ты не хочешь ничего со мной общего иметь. А то, что было в комнате… просто я сама напросилась. Это ничего не значит.

Не знаю, где нахожу силы не расплакаться. Смотрю в глаза Тимура, пытаюсь казаться смелой. Но мне так тяжело от всей этой ситуации, от того, что моя первая любовь такая невыносимо тяжёлая, такая напрасная. Да, я взрослая, а взрослые люди умеют делать правильный выбор.

И я выбираю свободу для Тимура.

Шаг в мою сторону. Вязкий, словно сироп, медленный. Тимур замирает в десятке сантиметров от меня, не решаясь сделать последний шаг в пропасть, а я задираю голову, чтобы лучше видеть его лицо. Хочу запомнить каждую черту, сохранить её в памяти, чтобы потом долгими бессонными ночами перебирать, как яркие картинки, мечтать о несбывшемся.

Наверное, я мазохистка, но я верю, что мои чувства к Тимуру — не пустой звук. Не прихоть избалованной малолетки, папиной принцессы. Это что-то большое и серьёзное, что лишает меня воли и делает слабой, но мне нравится эта слабость. Чёрт возьми, мне нравится любить Тимура, потому что он — самый лучший человек на свете. Просто нам нельзя.

Так думает Тимур, в этом уверен отец, а я слишком слабая, чтобы суметь переубедить в чём-то двух взрослых и состоявшихся мужчин.

— Элла… — он произносит это с какой-то затаённой горечью. В голосе надлом, а во взгляде тоска. — Ты такая красивая. Слишком красивая. Преступно.

— Это плохо?

— Это плохо, — тяжело вздыхает и касается пальцами Микки Мауса на моём платье. Меня прошибает током от этого невинного касания, а колени превращаются в желе.