Коллегия переглянулась, но сочувствия в их глазах я не заметила. В груди стало жарко от подступившего гнева – четыре года тюрьмы за копеечную лампу… У вас есть хоть капелька сострадания, господа хорошие? Вы посмотрите на несчастную воришку – кожа да кости, без слез не взглянешь. Спросили бы, когда она последний раз горячий суп пробовала.
– Господин защитник, ваше слово, – безразличным тоном продолжил процесс председательствующий.
Присяжный поверенный – невысокий, круглолицый, невзрачный – встал и, нервно промокнув платком лоб, еле слышным голосом прошептал:
– Ввиду чистосердечного сознания подсудимой я прошу отнестись к ней со снисхождением.
– У вас все? – скучным голосом проскрежетал правый член коллегии.
Защитник понуро кивнул.
– Господа присяжные имеют вопросы к подсудимой?
Скамья присяжных заседателей безмолвствовала.
– Могли бы для приличия хотя бы один вопрос задать, – в сердцах бросила я.
– О чем, позвольте полюбопытствовать? – прошептал Йоханн.
– Сколько, к примеру, у нее детей. Или… – смутная догадка зашевелилась сонным мотыльком. – Или откуда была похищена эта злосчастная лампада!
Может быть, в профессиональной подготовке я вам и проигрываю, господа имперские юристы, но учебники ваши я штудировала едва ли ни наизусть.
– Но ведь факт установлен и защитой не отрицается – хищение произошло в часовне, – недоуменно поведал Йоханн.
На нас зашикали с задних рядов, председательствующий грозно посмотрел не меня. Ответив упрямым взглядом, я злым и громким шепотом пояснила:
– Часовня большая. В каком конкретно помещении хранилась лампада?
Йохан вопросительно изогнул бровь:
– Но какое это имеет отношение к делу?
– Самое что ни на есть прямое! – не сдерживаясь, еще громче прошипела я. – Если лампада не употреблялась при богослужении, то существенный признак святотатства обвинением не доказан. Может ее только в день кражи купили для часовни?
Председательствующий, нахмурившись, раздраженно постучал карандашом по столу.
– Еще одна реплика и я буду вынужден просить, молодые люди, освободить нас от вашего присутствия.