Низкие темные тучи сыпанули на них снежком, из-за забора гавкнула собака, лениво, больше для порядка, ее поддержала другая, но тут же смолкла и, загремев цепью, полезла в конуру погрызть большую кость – щедрый подарок с праздничного хозяйского стола.

По-прежнему молча они продолжали идти вдоль улицы, и Людмиле казалось, что мужские пальцы, горячие и жесткие, прожигают ее насквозь, и, минуя один темный переулок за другим, она с отчаянием думала о том, что они прошли уже добрую половину пути и мало того что обменялись лишь десятком слов, но до сих пор Барсуков не предпринял ни единой попытки, чтобы показать ей свое особое расположение. И раньше бывало, что ее провожали до дому, и раньше кавалеры пытались выбирать более темные закоулки или более длинный путь до ее калитки, но провожания так на том и заканчивались, до объятий и тем паче поцелуев дело никогда не доходило. И не потому, что она не вызывала у парней определенных чувств или желаний, скорее, наоборот, вызывала и чувства, и желания, но держала себя слишком холодно и равнодушно, разбивая в пух и прах сокровенные мечты даже самых пылких и оттого крайне смелых кавалеров…

Дорога пошла под уклон. Барсуков опередил Людмилу на шаг. Продолжая придерживать ее за локоть, он принялся медленно спускаться вниз. И занятая мыслью о том, как не поскользнуться и не сбить с ног своего провожатого, Людмила совсем забыла о коварной ловушке, слегка присыпанной недавно выпавшим снегом. В дневное время она обходила этот переулок стороной: того гляди собьет с ног ребятня, летящая с ледяной, хорошо раскатанной горки на санках и кусках фанеры. Вспомнив про опасность, она судорожно схватила Барсукова за рукав, потянула в сторону, но подполковник уже ступил на лед, нелепо взмахнул руками и, охнув от неожиданности, покатился вниз, увлекая за собой Людмилу.

– Осторожнее! – только и успела она крикнуть и уже в следующее мгновение приземлилась рядом с ним. Больно ушибла локоть и зашипела от боли.

– Что с вами? – Барсуков первым поднялся на ноги и подал ей руку.

– Шапка. – Она потрогала рукой голову. – Шапку потеряла…

– Да вот же она! – улыбнулся Денис. – Под вашей… э-э-э… – Замялся, подыскивая слово, и, найдя выход, обрадовался. – Вы на ней сидите.

Людмила в сердцах слишком резко выдернула из-под себя шапку, нахлобучила ее на голову. Барсуков присел рядом с ней на корточки и принялся заботливо отряхивать снег с ее шубы.

– Не надо! – прошептала Людмила и взяла его за руку. – Помогите мне подняться.

Барсуков подхватил ее под локоть, она закусила губу: руку она зашибла основательно, но на ноги поднялась достаточно ловко и, что ей больно, виду не показала.

– Подождите, – попросил Барсуков внезапно и приблизился к ней вплотную. – Кажется, у вас сережка расстегнулась. Того гляди потеряется…

Людмила испуганно поднесла руку к уху: сережки были последним подарком отца, надевала она их только по особым случаям, потому что слишком боялась потерять.

Дотронувшись пальцами до замочка, она с недоумением посмотрела на Барсукова:

– Застегнуто!

– Не эта… Другая…

Его лицо приблизилось почти вплотную, и Людмила заметила, как сузились вдруг его глаза, встретившись с ее взглядом. Мужские пальцы осторожно коснулись мочки ее уха, слегка потянули за нее, поколдовали над ней какое-то мгновение, но боли не причинили. Но она не успела удивиться неожиданной ловкости милиционера, потому что ощутила на своей щеке слегка затрудненное дыхание, словно ее попутчик только что взбежал на крутую гору.

– Готово! – сказал Денис едва слышно, и тут же горячие губы нашли ее рот, язык настойчиво раздвинул зубы, и она, задохнувшись от непривычной для нее, подступившей к самому горлу нежности к этому большому и сильному человеку, обхватила его голову руками и почувствовала, как земля уходит из-под ног от непередаваемого вкуса желанного и долгожданного поцелуя.

Но, похоже, земля действительно ушла у них из-под ног, потому что уже в следующую секунду, не разжимая объятий, они опять покатились кубарем вниз. Причем сверху сначала оказалась она, потом Барсуков исхитрился и на последнем, самом крутом участке косогора встал на колени, обхватил Людмилу за талию и вновь попытался подняться. Но детвора знала свое дело и раскатала горку как следует: Барсуков опять не удержал равновесия и упал теперь на бок, самым неловким образом подмяв Людмилу под себя. Правая рука у нее оказалась под спиной, левой она попыталась оттолкнуться от утрамбованного множеством детских ног снега, но мужская ладонь проникла ей под шубу, легла на грудь, и Людмила лишь глубоко вздохнула, вмиг позабыв и про неловко подвернутую руку, и про то, что лежит навзничь чуть ли не посреди улицы под мужчиной и почему-то нисколечко не боится, что кто-то из односельчан обнаружит их в этой не слишком целомудренной позе.

…Никогда еще не целовали ее так неистово и самозабвенно. И ей не хотелось, чтобы эти сумасшедшие поцелуи вдруг прекратились и губы, прикосновения которых мучили ее во сне и были так нежны наяву, вдруг оторвались от ее исстрадавшегося от долгого ожидания рта, и едва слышно прошептали:

– Прости, я не хотел тебя обидеть…