Солнце немилосердно припекало, и она молила бога, чтобы послал хоть какой-нибудь мало-мальский ветерок, который разогнал бы обнаглевших кровопивцев и немного смягчил жажду. А она с каждой минутой становилась все сильнее еще и потому, что в метре от прикованной к дереву пленницы протекал ручей, а она не в состоянии была до него дотянуться. Солнечные блики играли на воде, отражались на траве и даже на ее брюках и ботинках, ручей манил к себе, притягивал тихим шепотом струй и плеском в бочажках, над которыми кружили бабочки и первые пока стрекозы. Бойкая трясогузка приземлилась на один из камней и принялась пить из крошечной лужицы, смешно подрагивая хвостиком и то и дело поднимая голову, чтобы пропустить воду по горлышку.
Тугая вязкая слюна заполнила рот, спазм сжал горло, и Людмила мучительно закашлялась, чувствуя, что сейчас умрет, если не сделает хотя бы глоток: со вчерашнего вечера у нее не было ни капли воды во рту…
…А поначалу ей повезло. С трудом, но она преодолела лаз, прорытый Темуджином под стенкой сарая, но потом дела пошли хуже. Бежать по тайге на подгибающихся от слабости ногах еще куда ни шло, но если к тому же и руки связаны за спиной, а в голове гудит от недавнего удара прикладом, то можно понять, с каким трудом ей давалось не слишком быстрое передвижение сквозь таежные дебри. Она намеренно шла без тропы, затрудняя собственные поиски, хотя и была уверена, что Надымов в любом случае нагонит ее, рано или поздно, но все равно нагонит. Но продолжала идти, скользить, падать, с трудом подниматься на ноги, но идти, идти, во что бы то ни стало, и надеяться, что удача пока не отвернулась от нее и, возможно, ей все-таки удастся выйти к дороге. Но даже это еще не сулило избавленья. Машины шли по тракту редко, и Надымов со своим чернобородым приятелем могли схватить ее и на самой дороге, почти на самом финише долгого и трудного пути к спасению…
Но противник настиг ее все-таки неожиданно и пришел не с той стороны, откуда она его ожидала. Видно, успели сбегать до дороги и вернуться назад, пока она изо всех сил пыталась запутать следы и уйти от погони, хотя и знала об охотничьих талантах Надымова и не слишком надеялась сбить его с толку своими маневрами…
Первыми преследователей почувствовал Темуджин, вытянул вперед голову, закрутил носом, а потом вдруг сиганул в кусты и мгновенно скрылся из поля зрения. Против оружия волчьи зубы бессильны, и Людмиле оставалось только надеяться, что он не ушел, а продолжает наблюдать за происходящими событиями из какого-нибудь укрытия… По крайней мере, ей так хотелось думать. Присутствие верного ей существа в какой-то степени прибавляло и сил, и надежды на освобождение. Только надежда эта утекала, словно песок сквозь пальцы, с каждым мгновением, с каждым шагом приближающихся к ней бандитов. Надымов был в ярости. Алик злобно матерился. И Людмила уже приготовилась к тому, что если ее и не забьют ногами до смерти, то непременно пристрелят из автомата, который висел у Игоря Ярославовича на груди.
Но, видно, не входило в планы господина Надымова слишком быстро отправлять ее в мир иной, оттого он всего лишь ухватил ее за ворот куртки и прошептал в бешенстве:
– Сука! Не хватало мне за тобой по лесу бегать! – и толкнул в спину, иди, мол, по тропе, и пригрозил: – Пристрелю на месте, если вздумаешь в сторону отскочить!
Но какое там отскочить! Ей еле-еле хватало сил, чтобы переставлять ноги. Несколько раз они ее подводили, и Людмила опускалась прямо на тропу или на камни. Полнейшее безразличие овладело ею. Она прекрасно понимала, что жалостью или уговорами Надымова не проймешь, а только еще более озлобишь, поэтому старалась молчать и даже стоном не выдать своего отчаяния: из тайги ей на этот раз не выйти. И вряд ли кто узнает, что с нею случилось. К тому же она была уверена, что Банзая уже нет в живых. Сквозь щели в стене ей удалось разглядеть, как безвольно болтались руки деда, когда Алик тащил его тело по земле. Перед этим она слышала сдавленные крики Банзая и глухие удары. Бандиты избивали деда за то, что он не дал им расправиться с Людмилой и в последний буквально момент отвел дуло обреза от ее головы. За что и сам заработал сильнейший удар прикладом по спине…
Узнала она это из разговоров Надымова с его чернобородым сообщником, когда пришла в себя и поняла, что лежит в сарае со связанными за спиной руками, на земляном полу среди птичьего помета. Сарай еще в прошлом году служил деду курятником. Но устав бороться с прожорливыми хорьками, дед от кур избавился, но не посчитал нужным очистить сарай от следов их пребывания…
Против ее ожиданий, бандиты на пасеку не вернулись, а пошли в сторону крутого и опасного перевала Колдун, на котором вплоть до июля лежит снег и который только самые отчаянные смельчаки из заезжих туристов зачастую безуспешно пытались форсировать… Но сейчас, в конце мая, он был особенно опасен, и Людмила вздохнула с облегчением, когда поняла, что ее мучители в гору все-таки не пойдут. Их путь лежал к одному из самых труднодоступных участков заповедника, и она с тоской подумала, что здесь-то ее искать уж точно не будут. Слишком далеко от этого места лежал заявленный ею маршрут, который так и не удалось пройти до конца…
Кашель продолжал душить ее, она задыхалась, и наконец Надымов показался из палатки. Похоже, он основательно приложился к бутылке, потому что еле держался на ногах. Покачиваясь и беспрестанно вытирая рот тыльной стороной ладони, он подошел к Людмиле и, заложив руки в карманы брюк, принялся медленно раскачиваться. С пятки на носок, с пятки на носок… Потом столь же медленно опустился на корточки, вытащил из нагрудного кармана куртки носовой платок и тщательно протер ей лицо.
– Пить хочешь? – Он взглянул на платок и, сморщившись, отшвырнул в сторону. Потом склонился еще ниже, посмотрел ей в глаза и произнес уже утвердительно: – Пить хочешь! Только знаю тебя, помирать будешь, а не признаешься! Хоть лопну, но сдержу фасон! – Он расхохотался. – Ох и упрямая ты девка, Людка Ручейникова! Или уже не девка? – Он ухватил ее за подбородок и развернул к себе лицом. – Не крути мордой! С кем бабой стала? С женихом своим задрипанным или все-таки мент трахнул?
– Сволочь! – прошептала Людмила. – Какое твое собачье дело, кто меня трахнул? Главное, что не ты!
– Опять лаешься? – Надымов потянулся за ее спину и отстегнул наручники, но руки не развязал. – Пей, пока я добрый!
Людмила продолжала сидеть на том же месте, не в силах пошевелиться, настолько занемело все тело. Но Надымов понял это по-своему.
– Точно дура ты, Людка! Сдохнуть раньше времени хочешь? – Он вскочил на ноги. – Только не получится сдохнуть-то. Ты еще поживешь, правда, захочешь ли жить, вот в чем вопрос… – Он подхватил ее под мышки и поставил на ноги.
Но Людмила, охнув, сползла на землю.
– О черт! – Надымов склонился над ней. – Что, и вправду помирать надумала?
И тогда, сжавшись как пружина, собрав последние силы, она ударила его головой в лицо. Надымов вскрикнул, отпрянул от нее и схватился рукой за нос. Из-под пальцев хлынула кровь, и он, задыхаясь, проговорил:
– Действительно сука ты, Людка! А ведь я тебя любил! Ох как я тебя любил… А ты всю жизнь так, чуть что – сразу в морду… Другого, видно, не умеешь! – Он бросился к ручью и окунулся лицом в воду, потом быстро сел, подобрал брошенный платок, намочил его и приложил к переносице. Не обращая внимания на все еще текущую из носа кровь, Надымов вернулся на прежнее место. – Что ноги поджимаешь? – произнес он насмешливо в ответ на ее попытку отползти в сторону. – Думаешь, сейчас убивать буду? Да нет, это не интересно – сразу тебя убить… Хочется мне, чтобы ты как следует помучилась, как меня мучила все эти годы… Знала ведь, что влюблен в тебя? Знала? – повысил он голос и ухватил ее за отвороты куртки. – Что молчишь, подстилка ментовская? Знала или нет?