– Нет, Эддисон. Ты должна остаться.

– Почему?

Он поднял голову. Из затылка торчала какая-то трубка, и я, увидев это, захлебнулась воздухом и отодвинулась. Я хотела сказать ему, чтобы не двигался, но он уже высвободил голову. Теперь трубка высовывалась из спинки сиденья, а из раны на затылке текла кровь.

– Лайам, пожалуйста… – всхлипнула я. Снова потекли слезы, и из-за них я плохо видела его. Мои собственные всхлипы звучали удушливыми стонами.

– Зачем ты здесь?

– То есть… как?

– Я не хочу, чтобы ты была здесь. – Его глаза потемнели и полыхнули злостью. – Убирайся.

– Лайам…

– УБИРАЙСЯ! – взревел он.

Напуганная этой внезапной переменой, я подалась назад и упала. Боль пронзила меня насквозь. Колючая, обжигающая. Мои руки были покрыты кровью. К коже прилипли кусочки стекла. Боль отдавалась взрывами во всем теле. Болели мышцы. Горело внутри. Не поднимаясь с земли, я торопливо отодвинулась еще дальше. И снова боль. Стекло. Жар.

Я была на полпути к тротуару, когда услышала его смех, и остановилась, тяжело, с натугой дыша.

Лайам смеялся.

А потом он пошевелился, и мое сердце сжалось в тугой комок. Лайам выбирался из машины, полз ко мне. И, не отрываясь, смотрел на меня.

Он поднялся. А я застыла и не могла сдвинуться с места.

Мне надо было бежать. Кричать, чтобы он остановился. Но я ничего не могла.

Лайам шел ко мне, повторяя:

– Не справилась. Почему ты не справилась?

Я пыталась тряхнуть головой. Я не понимала, о чем он говорит. Но Лайам шел и шел и смотрел на меня так, словно обвинял в чем-то. Он был весь в крови. Кровь стекала с рук, с лица, капала с пальцев, с ног. Кровавые следы отпечатывались на битом стекле, и он все шел.

– Ты не справилась, Эддисон. Ты предала меня. Почему?

– Я не… – Я плакала и не могла выдавить ни слова. Горло перехватило. А потом он навис надо мной. Огромный, страшный, пугающий.