— Хорошо, — сказал он наконец. — Оповещу всех, чтобы до ночи никто с места не сходил. Ровно в двенадцать, если не поступит отмены, каждому сидеть в своей лодке. А кто не успел — пусть пеняет на себя.

При последних словах ему почудилось, что обычно постное лицо секретаря осветилось беглой улыбкой. И смотрел он на капитана так, словно в продолжение беседы открыл в нем нечто такое, о чем не подозревал. Так или иначе, он заметно успокоился. И это не может не радовать: сейчас как никогда нужна трезвая голова. А особенно — тем, кто рискует потерять ее.

— А что с вами будет?

Дипломат улыбнулся вымученно, с профессиональной готовностью покориться судьбе:

— Да я, в сущности говоря, прикрыт моим статусом… Неприкосновенность и все такое… Вероятно, придется пережить кое-какие неприятности, но я выпутаюсь… Издержки ремесла, так сказать. Получив поручение короля, дипломат обязан выполнить его любыми средствами — законными или не вполне. Сменив язык, платье, облик, а если надо — и кожу.

— Кожу берегите. Сдерут — новая не нарастет. Ни у королевского чиновника, ни у солдата.

— Не беспокойтесь… Что же касается будущего, помните — мы говорим с вами напрямую в последний раз. Посольство умывает руки.

Этому ледяному официальному тону противоречило живое любопытство, с каким Сааведра Фахардо продолжал рассматривать капитана. Тот кивнул, как бы принимая условие. Ибо с самого начала даже не сомневался, что если что — все будет именно так.

— На мой взгляд, верно, — сказал он. — В случае необходимости юный Иньиго послужит связным.

— Мне очень жаль, что это так, — ответил ему дипломат. — Ужасная досада.

Прозвучало вполне искренне. По крайней мере, искренней, чем прежде. Если помнить, кем был Сааведра Фахардо и чем занимался, эти слова удивительно его очеловечивали. Впрочем, Алатристе не склонен был углубляться в дебри, а просто пожал плечами с присущей ему невозмутимостью.

— Нам платят за риск. Вопрос теперь в том, как убраться отсюда подобру-поздорову.

Сааведра Фахардо невесело кивнул:

— Помилуй бог, сколько трудов, усилий, риска… И денег… денег… И все впустую.

— Бывает. Раз на раз не приходится.

— Так говорите, будто привыкли проигрывать.

— Сильней и чаще, чем вы можете себе представить.

Вот теперь наконец на лице дипломата появилось нескрываемое, открытое восхищение:

— Меня поражает ваше хладнокровие, сеньор Алатристе. И я по справедливости обязан вам сказать это.

— А чему же тут поражаться?.. Шпага при мне, на все прочее — воля божья.