— …Дамы выбирают кавалеров!

Когда объявили белый танец, ко мне медленно подошла Смерть. Она пригласила меня без слов, одним лишь движением руки. Она не была безобразной — вполне такая классическая старуха с косой: маска-череп, густые белые патлы и черный, до полу, балахон, — но была отчетливо неприятной. Танцевать с ней мне совсем не хотелось — и все же я вежливо кивнул и пошел: рука, манившая меня, была обтянута белой кожаной перчаткой, перчатка же сплошь усеяна немаленькими такими брильянтами. Взглянув на эту перчатку, я понял, что отказываться лучше не стоит: Бог знает, чью взбалмошную богатую сучку я при этом обижу, и, право же, глупо было бы получить пулю в лоб из-за чужой сучки, наряженной Смертью, а вовсе не из-за моей карточки, сияющей и золотистой, как Жизнь…

Я обнял ее за талию, неожиданно тонкую под бесформенным платьем, с чувством легкого отвращения. Мы начали танцевать, и она приблизила ко мне свое костяное лицо. Синтетические седые пряди защекотали мне нос; я приготовился ощутить запах гнили, запах разложенья и плесени — но не ощутил ничего, кроме запаха дорогого парфюма. Только когда она засмеялась, только когда она тихо заговорила — только тогда я заметил пушистые рыжие пряди, выбивающиеся из-под ее парика.

— Ты же была без костюма…

— Я переоделась, — сказала Лисичка. — Чтобы Старый меня не узнал.

— А зачем тебе от него прятаться?

— Как зачем? — удивилась Лисичка. — Чтобы с тобой танцевать…

— Ты специально взяла с собой костюм, чтобы со мной танцевать?!

— Да, — сказала Лисичка. — Да. Да.

И тогда она приподняла свою маску — чуть-чуть, до уровня носа — и поцеловала меня. Очень нежно.

От нее пахло дорогими духами и дешевой абрикосовой жвачкой. От нее у меня закружилась голова, а голос охрип.

Люди Старого шныряли совсем рядом; некоторые из них косились на нас.

— Нас увидели! — прошептал я, уводя ее в танце подальше от центра зала.

— Не нас, а тебя, — спокойно сказал Лисичка. — Тебя. Как ты танцуешь со Смертью. Меня они не узнали.

И она поцеловала меня снова, а я подумал: как это здорово, что я надел свободные брюки. А собирался ведь сначала надеть черные, те, что в обтяжку…

А потом она спросила:

— Как ты потратишь свои полмиллиона?

И тогда размер брюк снова стал совершенно неважен, потому что кровь моя прилила обратно к мозгам, и в висках застучало, и голова перестала кружиться; я выпустил Лисичку из рук, но тут же сгреб ее снова в охапку; я тряс ее под музыку и спрашивал самое глупое, что только мог, я спрашивал: откуда ты знаешь, откуда?.. А Лисичка Ли говорила: жучки. Она говорила: кассеты. Старый использует мини-кассеты, все твои телефонные разговоры — на мини-кассетах, но их никто не слышал, не бойся, никто, кроме меня, не волнуйся, я сразу же их забрала, и Старый не знает, нет, что ты… Их слышала только я, только я, только я…

Слушая ее шепот, горячий абрикосовый шепот, я в первый раз в жизни понял, что можно убить за деньги.

А можно и не убивать. В конце концов, она очень красива, а я не чужд милосердия, к тому же убить ее не так-то просто, гадюку…