И тут, как в Новый год, совершается чудо начала времени, и тут начинается его питие, разница в том, что встречающие Рождество пьют свет, делаются одно и то же со светом.

Вот еще разница между Новым годом и Рождеством (московская подсказка). Улица Рождественка в Москве почти незаметна. Та, что мимо «Детского мира» идет от центра до бульвара. Рождество и детство тут нечаянно оказались связаны. До Кузнецкого Моста (один квартал) Рождественка еще полна народу: справа, внутри квартала — метро. За Кузнецким минимум движения; если кто и идет туда, только в архитектурный институт.

Далее вовсе никого. А там порядочно идти — до бульвара, мимо высокой колокольни монастыря.

Рождественский женский монастырь, один из древнейших в Москве, незаметен и тих: предмет праздника сохраняет таинство. В этом и разница: Новый год открыт и шумен, Рождество же сразу после явления звезды как будто суживается и затихает — прячет младенца. (Надо думать — при царе-то Ироде!). Через неделю празднуется Обрезание Господне: большой праздник, и притом чин его проведения тайный, закрытый, где служат избранные монахи, малые числом. Этот праздник вовсе невидим — а у нас на дворе Старый Новый год. В этом и разница: Новый год — это праздник вовне, вширь, вверх, Рождество — вовнутрь, вглубь.

Церемонии диаметрально противоположны; так же и улица — сейчас она спрятана, а как, к примеру, могла бы выглядеть Рождественка, если бы называлась, скажем, Новогодним переулком?

*

Считается, что праздничную атрибутику (елку, свечи и на макушке звезду) в XVI веке ввел реформатор Мартин Лютер. Елка и свечи символизировали звездное небо.

Праздничная метафора Лютера рассаживала ангелов по ветвям великого (хвойного) древа. Земля была укрыта под небесной елкой, как новогодний подарок людям. Весь «еловый» мир (arbor mundi) был понятно — «поэтажно», иерархически — устроен и устойчив. Этот мир был способен к росту (продвижению в небо, к ангелам). Это в понимании Лютера возвышало христианина над язычником, помещало человека в божье пространство.

И все же его метафора отдает мифом. Мир есть ель.

Лютер боролся с язычеством и даже елку свою полагал заменой прежнего новогоднего символа, «майского дерева» (язычники-германцы отмечали смену года 1 мая). Но в итоге одно дерево заменило другое; корнями елка Лютера уходила в глубину, под «плоскость» язычества.

*

На Рождество 2002 года мы ходили в Донской. Мороз в ту зиму стоял ужасный, по дороге из метро так хватал за щеки, что пришлось занавесить лицо шарфом, как паранджою. Выстудило даже нищих у ворот. У главного храма на высоком сугробе стояла елка, в ногах у елки помещалась икона Рождества, большая, обойденная огоньками. Ниже елки весь сугроб был заставлен лесом свечей. Большинство потухло, но некоторые, точно опята, стоящие семьями, общим огнем успевали растопить вокруг себя снег и уйти в глубину, спрятаться от ветра. В сих малых пещерах снежной горы они продолжали гореть.

Тут я вспомнил веселый рассказ одного американского писателя про страшные калифорнийские (?) морозы: они были таковы, что в тамошней деревне на лету замерзали петушиные крики. Потом, весной, крики оттаивали и петухи кричали умноженно. А я все думал — что петух? кукареканье — ерунда. Может ли на нашем морозе застыть огонь на свечке? Остановиться, замереть и стать камнем (живым), чтобы его можно было носить за пазухой.

Это была правильная, сокровенная рождественская мысль: о празднике вовнутрь.

*

При большевиках рождественские елки в Москве были запрещены. Так продолжалось все 20-е годы. В 1934 году власти разрешили подданным вновь наряжать елки. Елка победила, переросла большевиков. Так же, как и Дед Мороз (см. выше, главу Никольщина). Правда, теперь на ней вместо Рождественской зажглась пятиконечная звезда. Но и тут смысл сохранился: наверху — начало, огонь и фокус.

Самосветящий «живой камень», который не то, что на елке или за пазухой, но во мне. Это — я. Звезда есть живое время: так светится то именно мгновение, в котором (которым) я совпадаю с настоящим временем. Звезда была и есть свидетельство этого совпадения. Отправной смысл: я — сейчас. Звезда символизирует единственность, самосвечение «Я».

На Рождество в Кремле читаются «царские часы». Царскими они называются потому, что к слушанию их приходили цари. (Иисус с царем или противу царя?). Начиная со времен Ирода, власть к Рождеству неравнодушна. Она соревнуется в своей единственности с любым соперником. Или стремится совпасть с Христом, «проглотить» его свет.

В январе 1547 г. Иван IV венчался на царство и принял новый титул – царя всея Руси. Это было олицетворение (насаждение) его январской единственности.

*

В эти дни все первое, все по одному.

Но мысль о двоении уже явилась; нельзя поставить единицу, чтобы за ней сразу не встала двойка или хотя бы тень единицы. Соблазн счета дробит время, едва родившееся.

По идее, нет ничего единственнее первого января, но нет: уже этот день с тенью, он както после, в тени новогодней ночи.

Приключения единственности становятся главным сюжетом рождественской мистерии.