Земля пахотная — ну никогда не сказал бы так норвежец, да и наш, живший тут поколения. Точно — с двадцатых ты, псковской или тверской — на хохла не похож… И попал ты на севера не иначе как в раскулачивание, а границу перелетел, воронок, срок оттянув на канале — до тридцать третьего тут граница еще на некрепком замке была, слышал что-то… Ну да я тебе не товарищ Ежов или Берия, мне твое житие прошлое по барабану. И слушаю я тебя очень даже внимательно, единственно чтоб понять — чего ждать от тебя и твоего семейства прямо сейчас. Потому как не решил еще — дойдем до сговоренного места и мирно разбегаемся, или…

— А что ж ты здесь? Тебя послушать — так тебя, зятя да и сына на любое судно бы взяли, может, даже не простым матросом, а целым боцманом? Или немцы в торгфлоте своем сейчас мало платят? Уж точно не одной рыбкой бы питались!

— Или на дне бы лежали. Сколько знакомых моих лежат, война ведь! А по-нашему, так лучше — не в первых, но зато и голову сохранишь. Пока — война. Ну а после видно будет. Те победят, эти — всем моряки нужны. И рыба тоже.

— Так ты что, за немцев, или…

Знал бы ты, дядя, что ответом своим сейчас приговор выносишь. И себе, и всем своим.

— Знаешь, начальник, отчего я от Советов ушел? С землицы родной, где дед и отец мои остались? Это вот «даешь!» — и гори, себя не жалея, ради общего дела. Нельзя так, чтобы всем и по приказу! Вон, кровь моя, сын Игорем был — стал Ингваром, и дочка Оля — стала Хельгой, от русских речь только осталась. Я ни за тех, ни за этих — я за жизнь, которая при любых должна продолжаться. А не гореть, незнамо за что.

М-да, а впрочем, если б не план «Ост» — не стало бы у нас таких свенссонов. Ладно, живи, дядя, раз семью свою так любишь. Потому что донесешь после — и хрен немцам докажешь, что случайно помог: подметут и тебя, и твоих без остатка.

— Как знаешь, дядя. Только тех, кто смирно сидит, тех первыми и режут, как один мой знакомый сказал, Румата Эсторский — ну да ты не знаешь его. Мы вот, может быть, своей смертью и не помрем, хотя и хочется, но уж точно любому врагу напоследок такое устроим, в аду нас со страхом помнить будет. А тебя прихлопнут походя, как комара — и даже отомстить некому.

— Не прихлопнут, — твердо ответил Свенссон. — Рыбка, она всем нужна. Как хлеб. Война, не война — а кушать хочется.

— Ага. Хочется. Потому ты сейчас и плывешь на палочном ходу!

Немцы — это орднунг! То есть, чтобы ничто мимо кассы! Здесь, в Норвегии, не было таких зверств, как на Восточном фронте, но налогом облагалось всё; причем в отличие от большевиков с их продразверсткой или братков девяностых с их поборами «за охрану», собиралось все до копейки, и никакие оправдания в расчет не брались по определению. Норвежцы, естественно, не были дураками — как учесть, сколько рыбы ты вчера поймал? — но и немцы тоже. Таких, как Свенссон, могли остановить в любое время и по своему усмотрению забрать любую часть улова (правда, пару самых тощих рыбин обычно оставляли, чтоб с голоду не помер).

Впрочем, менты — они одинаковы всюду и во всех временах. В конце девяностых мне пришлось по делу с месяц жить в Питере у одной дальней родни. Васильевский остров, Шестая линия — и прямо под окнами, у закрытого кинотеатра, самостийный «блошиный рынок», на который раз-два в день совершали налет менты. Лениво покрикивая что-то о торговле в неустановленных местах, они обходили ряды, собирая оброк в свой карман, надо полагать, по закону! Еще у этой родни в квартире делали ремонт два таджика — клали плитку в ванной; так вышло, что по завершении не оказалось под рукой машины, чтобы отвезти их обратно.

— Тогда на такси дай, хозяин! Уговор был, что отвезешь. И вызови.

— Вы что, оху…? Отсюда до Петроградки — пешком добежать двадцать минут, тем более что лето, сухо и тепло! На трамвай дам — и не борзейте!

— Нет, хозяин, нам нельзя. Милиционер спросит — где регистрация? Вот, пятьсот рублей. Дальше другой подойдет спросит. А если в участок, то все деньги, что ты заплатил, найдут и отберут. На такси дешевле выйдет, хозяин! За что работали?

— Тьфу! Ладно, держите еще — вызову сейчас.

М-да, оставляли рыбакам не много, лишь чтобы с голоду не померли. Но для Свенссонов рыба была не одной лишь едой, но и товаром на продажу, за который они только и могли купить хлеб, одежду, любую нужную в хозяйстве вещь — и топливо тоже! Потому сейчас мы сплавлялись, не включая мотор, пользуясь отливом — сам хозяин, его сын и зять здоровенными дрынами (назвать это веслами у меня язык не поворачивался, разве что такие на римских галерах были) то подгребали, то отталкивались от дна или камней.

— Так даже лучше. Там, на мысу, раньше лоцманский пост был. А теперь немцы свой поставили. Мимо идешь — остановят, обыщут, заберут. Особенно если с уловом идешь.

Это он про тот самый пост СНиС.

— …мотор слышно издалека — подходишь, там ждут уже. А вот так, по-тихому, с отливом туда, приливом назад, могут и не заметить. Внизу, у причала обычно часового нет, ну если только кто из солдат с удочкой, так это не страшно, можно даже на рыбину сигареты выменять. Когда туда, и так обычно пропускают — знают, что пустой. Но с вами лучше, чтоб спокойнее…