24

Железная винтовая лестница обвивалась вокруг бетонного столба и круто уходила вниз – под землю. Виток, виток, еще виток… Ступени глухо вздыхали, отзываясь на шаги. Яркий свет квадратных ламп бил прямо в лицо. Бергов не прищуривался – привык. Ему даже нравилось, что поток света направлен в глаза, а он смотрит на него и не моргает. Узкий поручень, покрытый лаком, холодил ладонь. Наверху, над-головой, оставалась металлическая игла «Свободы». Упиралась тонким острием в серый полог и холодно поблескивала среди мутного дня. Ее крайняя точка и последняя ступенька лестницы всегда соединялись для Бергова в единое целое. Ему виделся особый смысл: из-под земли – наверх, а сверху – под землей. Чем ниже опускался по ступенькам, тем выше взмывало все его существо.

Лестница кончилась, открылся узкий, прямой коридор. В конце коридора белела железная дверь, задраенная наглухо, как в самолете перед вылетом. Когда Бергов приблизился, звякнули невидимые запоры, и дверь бесшумно открылась, пропуская в большую, круглую комнату, посредине которой стоял такой же круглый стол. Бергов помедлил, оттягивая приятную для себя минуту, и перешагнул порог. Поднялся из-за стола дежурный санитар, вытянулся в струнку. Бергов кивнул и протянул руку:

– Журнал.

Санитар четко повернулся, из сейфа, стоящего у него за спиной, вытащил кожаную папку белого цвета. Подал ее Бергову. На папке – золотым тиснением по белому: «Журнал наблюдений за экспериментальным развитием общества». Папку Бергов не открыл, покачал ее на растопыренной ладони, словно взвешивал, положил на краешек стола. Спросил:

– Новости?

– Только что привезли пополнение. Идет прием.

– Открой. Я погляжу.

Сухо, как старый сучок, щелкнула кнопка, врезанная в середину стола, и половина круглой комнаты за спиной санитара плавно разъехалась. Полого спускающийся коридор уводил еще глубже под землю. Украдкой, чтобы санитар не заметил, Бергов облизнул пересохшие губы и пошел по этому коридору. Он всегда волновался, когда оказывался здесь, проникая в иную жизнь, резко отличающуюся от той, которая шла наверху. У него даже живчики дергались под коленями. Иная жизнь была спланирована и осуществлена самим Берговым. Его мысли, не выраженные даже на бумаге, неосязаемые, неощутимые, превращались в подземном пространстве в реальность. Голая теория, выношенная в долгих раздумьях, обретала зримые черты, и он торопился увидеть их.

В коридоре, на узких деревянных лавках сидели голые парни и девушки. Они еще стыдились друг друга, пытались прикрыться и не смотрели по сторонам, все – в гладкий мраморный пол. Стыдливость новичков всегда забавляла Бергова. Глупые, думают, что это сейчас для них самое главное – стыдиться. Он не удержался и подошел к беленькой девчушке, сжавшейся в комочек. Стиснув до дрожи круглые колени, она так низко опустила голову, что едва не касалась их лицом. На узкой, выгнутой спине проступали бугорки позвонков. Бергов развел девчушкины руки, цепко ухватил за подбородок и выпрямил новенькую.

– Тебе что, холодно?

– Не-а… – Девчушка мотнула головой, и волосы на плечах шевельнулись. Сама она вздрагивала и плотнее стискивала колени. Боится, трясется от неизвестности. Ничего, скоро она от страха избавится, забудет, что такое страх.

Бергов потрепал ее по щеке, ласково сказал:

– Здесь же тепло. Выпрямись.

И пошел дальше по коридору. Молодые лица, молодые, налитые здоровьем тела радовали его, как радует любого мастера добротный материал. А Бергов считал себя хорошим мастером. Да он таковым и был.

Исходный материал, расположенный на деревянных скамейках, попадал сейчас на первичную черновую обработку. До чистовой, до завершения вещи, потребуется еще несколько лет, но Бергов никогда не торопился, как и положено настоящему мастеру. Всему свое время.

Сегодня этих парней и девушек, бывших лишенцев, вымоют, продезинфицируют и разместят в карантинном отделении. Несколько месяцев подряд будут они жить на уколах снотворного и специальных препаратах. Спать почти целыми сутками. Во время их сна, не умолкая ни на минуту, будут работать приемники и с промежутками лишь в несколько минут передавать: