Тот мешком повалился на снег.

Элизабет распахнула дверь и забежала внутрь. Дверь в комнату была сорвана с петель, и взору открылось ужасное зрелище: стол и стулья были опрокинуты, обшивка стен изрублена в щепки. Распятие, которое долгие годы оберегало этот дом, валялось на полу, разрубленное пополам; тело Христа оказалось расколото и обрызгано красными каплями.

Кровь.

Только теперь Элизабет увидела тело в углу, скорченное, безжизненное. Она содрогнулась, подошла к телу и опустилась на колени.

Нет!

Элизабет коснулась головы и…

Господи, прошу тебя!

…осторожно повернула. И вскрикнула.

Бледное, неподвижное лицо дедушки.

Элизабет всхлипнула в отчаянии. Чувство глубокой скорби овладело ею, разрывало ей сердце. Только не он, не тот, кто заменял ей настоящего, кровного отца.

Господи, почему именно он?

Элизабет горько заплакала.

Она так много еще не сказала ему. И так мало могла теперь сделать… И безграничная ненависть захлестнула ее волной. Ненависть к ним.

Повеяло холодным воздухом, как будто открылась входная дверь.

Шаги.

– Элизабет… – прозвучал низкий и до боли знакомый голос, проникавший в самое нутро.

По полу протянулась тень, накрыв собой Элизабет и тело дедушки.

XLII

Ад в конце концов поглотил Иоганна.

Так ему, во всяком случае, казалось. Это не походило ни на одно из сражений, в которых ему довелось поучаствовать – это напоминало скорее бойню. Изгои вершили правосудие и не делали различий: старики, женщины, дети – никто не избежал горькой участи. Тот, кто мог еще бежать, падал. Кто был еще жив – умирал. Прошлое и будущее слились воедино, и в одно мгновение были перечеркнуты.