— Постараюсь, господин, — пискнул ребенок, по-прежнему не поднимая глаз. Чтобы немного ее подбодрить, Каха повел галантный разговор.

— Папа, мама есть, да?

Девочка смущенно хихикнула.

— О да, господин.

— Зови меня Кахой. Меня все так зовут.

Подняла благодарный взгляд, полный такого неподдельного восторга и такой недетской сумрачной похоти, что проняло Каху до печенок. Чокнулся с ней бокалом.

— За любовь, красавица! За хороший большой дружба, да?!

— За твою удачу, господин.

Каха взглянул на часы: для настоящей любви времени мало. Молча поднялся, подошел к столику метрдотеля. Столичная льстивая тварь вскочила на ноги, склонилась в изящном поклоне.

— Что-нибудь не так?

Каха бросил на стол стодолларовую купюру.

— Все так, не суетись. Кто такая?

— Самых лучших кровей, не сомневайтесь. Чистенькая, как из баньки. Генеральская дочка. Только для вас Каха!

— Попаси ее часика три-четыре. Отлучиться надо.

— Не извольте беспокоиться.

Вернулся к столу, налил водки себе и девушке, тяжело дышал, будто после бега. Он был влюбчив и знал за собой эту слабость.

— Слушай, Нина. Я уеду, потом вернусь. Дождись меня, ладно, да? Не пожалеешь. Будет хорошо, папе, маме купишь подарки. Не убежишь, нет?

— Ты не тот, Каха, от кого бегают, — смело сказала она. Безумие в детских очах, журчащий покорный голосок — о, Аллах!

В прекрасном расположении духа на такси подкатил к больнице. Отпустил машину за квартал, дальше пошел пешком.

Летняя ночь в Москве на Марьином подворье напоминает старый чулан, где ветром сорвало крышу и высокие спокойные звезды с изумлением взирают на кучи подгнившего мусора. Но когда Каха перемахнул больничный забор, то словно очутился в другом мире.