Впрчем, Кулин и сам был рад последнему. В туалете вахты ему удалось и вымыть руки душистым мылом, и умыться.

Возвращая тазик, Николай невольно подслушал фразу, ставшую для него ключевой в этом приключении:

– Знал бы, кто на этого зычка стукнул, – раздраженно рычал один из прапоров, – я бы заставил его все это говно сожрать! Сколько времени зря потеряли!

Теперь все встало на свои места. Никто, кроме Дрозда, которому новоявленный коммерсант явно перебежал дорогу, настучать на Кулина не мог. И Николай решил отплатить ему той же монетой. Стукнуть на стукача не западло, оправдывал он себя.

Но заложить Дрозда следовало так, чтобы тот действительно попался с чем-то запрещенным и так, чтобы никаких подозрений на Николая бы не упало. Еще одна сложность заключалась в том, что Григорий никак не должен был быть упомянут в этом доносе.

Полученный чай разошелся на следующий день моментально. Кропаль Семихвалову, кропаль прессовщику, кропаль за очередной моток проволоки, кропаль Бурому. И Кулин оказался с половиной пакета. Но и это количество было для него неплохим подспорьем. Оставшаяся заварка ушла на швейку, где Николаю профессионально, не от руки, а на настоящей швейной машине, подогнали под его габариты синюю робу.

После начала занятий маклями, жизнь у Кулина стала немного легче. А вскоре и представился случай отомстить Дрозду. В один из визитов к Семихвалову, Николай заметил, что из гальванического цеха вышел его конкурент. Разузнать, что конкретно было нужно Дрозду в этом цехе, труда не составило. Куль уже давно скентовался с Петром, доверяя тому гораздо больше, чем можно было по соображениям элементарной безопасности. Гальваник платил той же монетой и вскоре Николай узнал, что Дрозд приходил никелировать лезвия для двухзарядной выкидухи.

Этот нож мог выплевывать кинжальный обоюдоострый язычок, остающийся на рукоятке, а мог и выстреливать двумя бритвенно-острыми пластинами, спрятанными сверху и снизу от основного лезвия. Такие снаряды, при достаточной силе пружины, могли с нескольких шагов прошивать насквозь дюймовую доску.

Куль так и не смог выяснить, где Дрозд прячет свое оружие, но ход против недруга все же сделать смог. Не без помощи того же Семихвалова.

Как-то Петр рассказал, что у них в отряде живет настоящий кумовской. Разница между простым стукачом и кумовским была весьма значительной. Если первого простые мужики, узнав о его деятельности, могли отметелить до полусмерти или даже пополнить им петушатник, то второго, как пригретого лично начальником оперативной части, все хотя и презирали за глаза, то ему самому всячески выказывали если не уважение, то нечто, замешанное на страхе. Узнав о таком фрукте, Кулин решил, что если тот, узнав о выкидухе, не побежит прямиком к куму, то он, Николай, ничего не понимает ни в стукачах, ни в людях.

Все прошло по плану. Петр курил рядом с кумовским, Куль подсел и начал шепотом справляться, не знает ли Семихвалов человека, которому бы нужен был выкидной нож. Как бесплатное приложение, Николай рассказал по чьей просьбе он это выспрашивает, и взял с гальваника обещание не трепаться.

На следующий день работа 51-й бригады была парализована. Едва зеки зашли на промку и переоделись, как нагрянули прапора. Они перевернули вверх дном весь цех, отмели несколько валявшихся почти на виду кипятильников и заточек. Кулин, ради такого дела, чтобы тоже выглядеть пострадавшим, пожертвовал кропалем из чайной трухи и бревен. Но и детали для выкидного ножа дотошные вертухаи обнаружили тоже.

После обеда Бурого дернул кум. Вернулся бригадир раздраженный, бурча себе под нос, что-то типа, да откуда мне знать кто как у меня тут крутится, я за план отвечаю, а не за всякую побочку от безделья… И до вечера вся смена ходила как шелковая. Никто не решался подать сердитому и потому спорому на расправу бригадиру малейший повод оную с провинившимся учинить.

А вечером Дрозда посадили в ШИЗО. И Кулин в этом совершенно точно был не виноват.

Как не виноват он был и в гибели семейника.

Поймав себя на этой мысли, Николай озадаченно огляделся. Оказалось, он сидел в комнате политико-воспитательной работы а его соседи-бесконвойники смотрели телевизор. Куль, невидящим взором, тоже, оказалось, пялился в экран, где шли новости из очередной горячей точки. Дергались автоматы в руках маленьких человечках в камуфляже, голос диктора возвещал нечто патетическое. Зек понял, что смотреть на трупы но больше не может, и, встав, громыхнув стулом, он вышел прочь.

Сев на свою шконку, Николай огляделся, и, выяснив, что за ним никто не наблюдает, открыл тумбочку. Сдвинув пластину, бесконвойник вытащил из тайника в полке стопку вырванных из тетрадки листов. Остатки прозрачного клея все еще держали их вместе, хотя отдельные страницы уже выпирали своими излохмаченными краями из общей массы. За бумагами виднелась рукоятка финского ножа. Куль примкнул пластину обратно и, развалившись на кровати, принялся изучать дневник убиенного Гладышева.