– О, вы, наверное, пишете стихи? – пошутила она. – У вас такой задумчивый вид…
– А, нет… – пробормотал я, поправляя очки и делая жалкую попытку тепло улыбнуться. Немного подумав, я рассказал ей о порученном мне задании. Она вдруг живо заинтересовалась.
– А ну-ка… – сказала она, присаживаясь рядом на койку и заглядывая в мой блокнот; от прикосновения ее тела меня моментально бросило в жар, а штучка в штанах набухла и напряглась.
– А давайте-ка подумаем вместе, Виктор Никонович… – промурлыкала Алла.
– Давайте… – неуверенно пробормотал я.
В этот момент мне, говоря откровенно, хотелось не заняться пусть и нужным для карьеры, но скучным поручением Одинцова, а, обхватив Аллу за талию и плечи, впиться в ее губы длинным и сочным поцелуем, от которого захватывает дух, после чего, завалив женщину на койку, содрать с нее одежду и сотворить то, что мужчина обычно делает с женщиной, когда остается с нею наедине. Но я невероятным усилием воли сдержал свой эмоциональный всплеск и постарался взять себя в руки. Время для таких проявлений эмоций еще не наступило.
К счастью, Алла не заметила моего «волнения» и, прочитав три написанных мной слова, чуть отодвинулась и принялась диктовать названия милых дамских штучек вроде подвязок для чулок и бюстгальтеров. Вот ведь чертовка! Все, что она перечисляла, я тут же представлял на ней… И ведь не скажешь, что она делала это нарочно… Она вообще на меня не смотрела. Ее взор был устремлен к потолку, и лишь прелестный пальчик, поднесенный к лицу, качался при каждом слове – вперед-назад – сводя меня с ума… Так что моя рука дрожала, и все написанное мной выглядело таким ужасающими каракулями, что разобраться в них мог только я сам…
25 марта 1904 года, утро. Поезд литера А в Санкт-Петербург, где-то между Омском и Екатеринбургом.
капитан первого ранга Иванов Михаил Васильевич.
Стучат по стыкам колеса, уплывают назад телеграфные столбы, за вагонными окнами вступает в свои права весна. Напротив меня сидит Андрей Августович Эбергард и меланхолически помешивает в стакане остывающий чай. То, чем мы сейчас занимаемся, в известной мере можно было бы назвать политинформацией. Капитан первого ранга Эбергард хочет понять, почему необходимы столь глубокие преобразования всего государственного механизма, почему нельзя ограничиться только точечными решениями в отношении наиболее одиозных персонажей и продолжать красиво жить дальше. Человек хочет понять! Не кричит, не топает ногами, а приходит и говорит: «Михаил Васильевич, будьте любезны объяснить мне вот это и вот это…» Так это же святое дело – сесть и поговорить о важном и наболевшем. Тем более что скоро нам вести такие же разговоры на куда более высоком уровне. Вот сидим и разговариваем, попивая чаек с лимоном – кстати, неплохая замена водочке, если разговор касается важных вещей.
– Андрей Августович, вот вы, к примеру, человек, готовый без стона положить живот свой за Веру, Царя и Отечество. Ой, только не надо скромничать, я и сам такой. Тот, кто сознательно идет на флот, должен понимать, поступая в Корпус, что когда на его плечи возложат первые мичманские погоны, его шанс умереть в своей постели значительно уменьшится. Море – оно само по себе наш противник и безо всякой войны, и оно не разбирает кто перед ним – матрос-первогодок, или седой адмирал, всех уложит под свинцовое одеяло своих волн. Это на суше служивый может вжаться в землю, укрыться в воронке, выползти из-под огня на брюхе, а у нас, моряков, такой роскоши нет. И в бою нет никакой надежды на шлюпки, ибо их первых осколки превратят в решето – проверено. И вот, должны же быть при таком положении дел у вас какие-то привилегии над обычным обывателем, который жизнью не рискует, а просто перекладывает в присутствии бумажки с места на место? Конечно, должны быть, и не какие-то, а о-го-го какие привилегии. Рассмотрим вопрос несколько упрощенно – мужики вас кормят, купцы, через уплаченные подати, обеспечивают вам жалование, промышленники вооружат вас боевыми кораблями. Но в тот момент, когда очередной микадо, султан, кайзер, или еще какая сволочь, возжелает наших лесов, полей и рек, или наших девиц в полон – вы со своими собратьями обязаны выступить на битву с супостатом, в которой должны победить или погибнуть. Точка! В этом и есть исконно российский смысл существования дворянства как служилого сословия, и именно этот смысл имел в виду Петр Великий, когда создавал свою табель о рангах. Вы согласны?
Эбергард меланхолически кивнул:
– Пока все правильно, Михаил Васильевич, но я не вижу, каким образом это соотносится с теми, экстраординарными, не побоюсь сказать, мерами, которые вы наметили для России…
– Андрей Августович, все то, что я рассказал, кажется вам банальным, потому что вы, с позволения сказать, правильный дворянин. Вы служите, и тем искупаете все то, что вложено в вас от рождения и до сего момента. Но должны ли быть такие же привилегии у тех представителей дворянского сословия, которые не служили и не собирались служить на благо России? Неужели вы хотите делить свою честь, славу и гордость с нахлебниками, которые только и способны, что проедать добытое предками. Отвечу вам прямо – нет, нет и нет! Указ маразматика Петра Третьего «О вольности дворянской» должен быть отменен, а сословие очищено от паразитов. Вы же хотите сохранить в Российской Империи абсолютную монархию, или, говоря по-русски, самодержавие? Хотите! Значит, надо усилить и те сословия, на которые оно опирается. Может, вы будете удивлены, но вторым после дворянства сословием, поддерживающим в России Самодержавие, является крестьянство. Кроме того, крестьянство – еще и самое многочисленное из российских сословий и представляет подавляющую часть населения страны. Кстати, Андрей Августович, вы что-нибудь слышали о так называемой «мальтузианской ловушке»?
Эбергард отрицательно покачал головой.
– Мальтус – кажется, британский экономист? Нет, Михаил Васильевич, мои интересы лежали несколько в иной области.
– То, что вы о ней ничего не слышали, не отменяет того факта, что Россия попала в эту самую ловушку. А означает это, что, начиная с конца семнадцатого века, в России население растет быстрее, чем растет производство продовольствия. Товарищу Сталину в свое время удалось вырваться из этой сужающейся спирали ценой больших потерь, в том числе и ценой жертв Гражданской войны. Продовольствие – оно вообще находится в основании фундамента всех экономических процессов. Мы в отличие от вас прекрасно знаем, что бывает, когда потеряна продовольственная безопасность. Как вам формула: один еврей за три мешка фуражной пшеницы? Доходило и до такого; натуральный обмен в виде разрешения на эмиграцию для этой малоприятной части населения в обмен на продовольственные поставки. Кроме того, крестьянство дает государству самый ценный ресурс для обеспечения его безопасности – солдат. Офицер без подчиненных, это как винтовка без патронов – можно использовать лишь в качестве очень дорогой дубины. А посему быстрое и радикальное изменение состояния крестьянского сословия за счет неиспользуемых земель представляется нам насущной необходимостью. Что же касается всяческих революционных идеек, что того же можно достигнуть изъятием помещичьих земель – то отвечу, что таковых земель элементарно недостаточно, чтобы снять проблему хотя бы на поколение вперед, и поэтому такой глупостью явно заниматься не стоит. В результате крестьянской реформы Россия должна получить равномерную плотность сельского населения в зоне пригодной для земледелия от Бреста и до Владивостока. Равномерную – а не так, что где то много народа и мало земли, а где-то много земли, но некому ее пахать. Да, на это уйдут огромные деньжищи, но и отдача будет во много раз больше. Да, кое-кому придется ужать свои аппетиты, но это необходимо для выживания страны – что может случиться, если этого не сделать, вы уже видели…
– Михаил Васильевич, да я, в общем-то, ничего не имею против такой реформы, – поднял голову Эбергард, – тем более что в ваших планах этот вопрос расписан четко, как военная операция. И со стратегической необходимостью такого шага могу согласиться – действительно, не по государственному это, когда земля лежит в запустении. И насчет индустриализации все понимаю – такая великая страна должна самостоятельно обеспечивать себя не только хлебом и мясом, но и машинами и кораблями. Меня больше смущают планируемые вами изменения во внутренней политике. Если посмотреть со стороны, то вы хотите всю страну превратить в единый военный лагерь.
– Военных поселений, как господин Аракчеев, не планируем, – отпарировал я. – А Россия, между прочим, и есть военный лагерь, вдобавок со всех сторон осажденный врагами. А кроме иностранных держав, Андрей Августович, против нас играет крайне суровый климат на большей части территории страны и все те богатства, что запрятаны в ее недра. Уж слишком много ушлых людишек желают сделать наши богатства общечеловеческими, то есть своими. Нет, чистка дворянства, реальный запрет масонских и прочих тайных организаций, создание служб государственной безопасности и военной контрразведки по лучшим образцам, принятым в наше время, являются необходимыми действиями для сохранения нашего государства, не более того. Не получится, Андрей Августович, сохранить и Россию, и привычные вольности; кончать надобно с дурными-то привычками.
– Ну, меня вы, положим, убедили… – Эбергард встал. – Да и для военного человека ваши нововведения мало что изменят. А для нижних чинов ваши порядки вообще послабление преизрядное, но вот в верхах… Государыню Марию Федоровну вы, допустим, убедите. Она по большей части, как и супруг ее покойный, в корень зрит – и поймет, что и для чего надобно. Положим, она с вашей помощью в чем-то сумеет убедить Государя. Не во всем, а только в чем-то. Но как вы убедите тех, кто постоянно окружает государя денно и нощно и уверен в своей высшей ценности и значимости? Ведь именно их привилегии вы собираетесь ущемлять. Да вас живьем съедят!