Как было и в прошлый раз, с началом битвы девушку захлестнуло странное ощущение легкости и бесплотности, душу наполнили странные шепотки, мир вокруг показался влажным и эфемерным.

Скифы, волна за волной, накатывали на славян, сбивая их с ног, топча копытами, коля копьями и рубя топорами. Меж прочими всадниками разъезжали медлительные неуклюжие крикливые уродцы, воплями привлекающие к себе внимание воинов. Те, кто поворачивал головы на звук, – мгновенно превращались в камень.

Однако отпор сварожичей тоже был страшен. Закрываясь от падающих сверху ударов, они кололи врагов в животы, рубили им ноги, а стрелки слитными арбалетными залпами превращали в решето то одного, то другого уродца. На иные цели они не отвлекались – и вскоре корявые колдуны тоже сосредоточились взглядами только на них. В несколько минут семеро арбалетчиков из десяти обратились в скульптуры тончайшей работы. Однако уроды все равно кончились первыми – трое оставшихся стрелков успели убить последнего колдуна раньше, чем погибли сами. Дальше все решала отвага смертных, азартно калечащих друг друга палицами и топорами.

Валентина скользила среди всей этой кровавой вакханалии, наблюдая, как темная богиня Мара отпаивает воинов своим смертельным отваром из костяной чаши, как прочь уходят мертвые скифы. Сквозь девушку, не причиняя ей вреда, пролетали стрелы и копья, прямо через нее проносились всадники. К ней с мольбой обращались взгляды раненых, но Валентина понимала, что одним нужен только отдых, а другим… Другим не нужно уже ничего. Токмо чаша великой Мары, избавляющая от ненужных страданий.

Девушка подобралась ближе к Викентию, в этот раз ухитрившемуся не получить ни одной раны. С сожалением вздохнула над двумя сварожичами, павшими справа и слева от него. Казалось – скифы вот-вот окружат Одина, опутают арканами, утащат с собой. Однако вовремя бросаемый и мгновенно возвращающийся к хозяину молот отбил у степняков желание приближаться к одинокому воину в кирасе. Они загарцевали на безопасном отдалении, в сражении возникла некая заминка – и тут вдруг бог войны стуком и громогласным криком объявил перемирие.

– Тебя слушаются даже враги, – удивилась Валентина.

– А почему не послушаться, коли дельные вещи говорю? – пожал плечами великий Один. – У нас на турнирах всегда слушают самых толковых мужиков, не обязательно своих.

– Кажется, это по твою душу, – указала Валя на трех скифов в похожих плащах из сыромятной кожи, решительно шагающих через окровавленное поле.

– Приветствуем тебя, великий Один! – стукнули они себя кулаками в грудь, и самый старший, синеглазый, с двумя шрамами на лице степняк продолжил:

– Многие воины беспокоятся, что наши раненые окажутся в вашей власти, сварожич. Река течет за вашими спинами.

– С кем я говорю? – спокойно поинтересовался Викентий.

– Я Карачан, вождь скифов от рода Суховеев, – снова вскинул кулак к груди степняк и опустил голову: – Благодарю тебя за сына, сварожич.

– Ты отец Тогая? – вспомнил бог войны. – Ты вырастил достойного мужчину, вождь. Настоящего воина, человека чести.

– Благодарю, великий Один, – опять поклонился вождь.

– Думаю, отец столь достойного мужчины и сам есть человек чести, слову которого можно доверять. – Викентий положил ладони на пояс. – У нас нет ненависти к скифам, а у скифов нет ненависти к нам. Мы пришли сюда из-за пустой бабьей придури да ради развлечения ратного, желания удаль свою молодецкую показать. Все раненые, лежащие на этом поле, как был и твой Тогай, тоже чьи-то сыновья и братья. Все они храбрецы, достойные уважения. Ни вы, ни мы сегодня не знаем, чем закончится эта битва за волок. Она продлится еще и завтра, а может статься, и послезавтра. Посему я предлагаю вам, скифы, договор чести. Я даю вам слово, что в случае моей победы мы уйдем дальше к Дону, не тронув никого из ваших раненых и оставив им еды на три дня. Воды тут и так вдосталь. За это время от ближних кочевий сюда успеют добраться люди и заберут бедолаг по домам. Вы же в ответ дайте слово чести, что в случае вашей победы вы погрузите наших раненых на две из ладей, оставив там съестные запасы в неприкосновенности, и позволите кораблям уйти к Итилю. Что скажете, скифы? Такой договор развеет ваши и наши тревоги?

Карачан оглянулся через левое плечо. Его спутник потеребил подбородок и кивнул. Вождь повернул голову вправо. Правый степняк согласился без раздумий.

– Мы клянемся священным огнем, великий Один, – вскинул подбородок Карачан, – что в случае нашей победы все раненые из славного народа будут с миром отпущены домой.

– Я знал, что имею дело с настоящими мужчинами. – Один приложил ладонь к груди и опустил ее вниз. – Мы с вами одной крови, воины. Дети войны. До завтрашнего утра вы можете быть уверены в нашем дружелюбии. Теперь же, пока не начало смеркаться, давайте займемся более важными делами.

Скифы и сварожичи шли по полю в поисках раненых и убитых, опускали рядом с ними по два щита, перекладывали тела на них и выносили к реке. Многие давали друзьям и родичам попить, промывали раны, накладывали шины. Общие костры разложили там же. Некоторые воины, взяв на себя обязанности фуражиров, нарезали мясо и пересыпали солью ломти, оставив пока пропитываться. Степняки принесли бурдюки с кумысом, славяне достали бочонки с хмельным медом.

В сгустившихся сумерках полыхнул огонь.