— А что Феррара?

— Он скоро будет. Она сказала, что мы можем ехать домой.

— Поедем?

— Нет.

Мы были рядом с деловой частью города, и я заметил универмаг «Фуд эмпориум». Джейн наклеила объявление в секции «Толбот», а я в «Би Долтон» — снаружи, во всяком случае. Мы постоянно звонили домой: никто ничего не передавал. Потом какое-то время мы обклеивали телефонные столбы в соседних районах: Пайнвуде, Довкоте, Хаймедоу. Только один раз на нас прикрикнула какая-то женщина, болеющая за порядок на улицах, но и она попятилась назад, когда прочитала объявление.

— Ох. — Женщина смотрела, как я сажусь в машину. На ней были черные обтягивающие брюки и белая блузка, очки в крупной оправе, как с чужого носа. Она сняла их и быстро заморгала. — Простите. Я хочу сказать, я очень, очень вам сочувствую. Я и подумать не могла.

— Ага.

Она приложила руку к груди и зашла со стороны Джейн.

— Я вам сочувствую. Просто когда я вас увидела, я не поняла, что вы делаете. Наверно, для вас это так… так…

Я поднял стекло.

— Поехали отсюда.

Джейн вдавила педаль газа, и «вольво» рванулся вперед, чуть не наехав женщине на ногу. Я посмотрел в зеркало заднего вида, когда мы проехали полквартала, а она все еще стояла там со скорбным видом.

Но Джейн уже теряла самообладание. Она проехала еще пару кварталов, слишком сильно забирая влево, потом ткнула носом «вольво» в обочину и остановилась. Она опустила голову на руль и начала всхлипывать.

— Я просто… не способна думать. У меня все время перед глазами стоит лицо Алекса.

У нее был изможденный вид, как будто вдруг провисла какая-то поддерживавшая лицо эластичная сетка.

Я не мог ей ничего ответить, но должен был что-то сказать. Джейн обхватила руками руль, ее спина согнулась, как будто она молилась. Она захлебнулась всхлипами и закашлялась. В конце концов я так ничего и не сказал, а только обнял ее. Я прижался грудью к ее спине, и она постепенно перестала дрожать. Прошла минута или две. Мы сидели в припаркованной машине, и мне представилось, как мы стареем в фэрчестерском переулке, бездетные, одинокие, пока наши тела не вытащат из проржавевшего «ВОЛЬВО».

— Я люблю тебя, — в конце концов сказал я ей, как будто это могло что-то исправить. Но я так чувствовал.

Она повернулась и поцеловала меня в плечо.

— Я… я тоже тебя люблю. И моего сына.

Она снова задрожала, ее тело сотрясалось от рыданий.