Но эти люди были особые: Вася Васильев — народник, друг народовольцев, счастливо удравший вовремя. А не удалось бы ему удрать, так процесс был бы не 193, а 194-х. (Васильев— псевдоним. Его настоящая фамилия Шведевенгер. Но в паспорте— Васильев).
Вася умел молчать как никто, конспиратор по натуре и привычке.
Другой Вася, Андреев-Бурлак, был рыцарь, рыцарь слова.
Оба знали и молчали.
Только знаменитая историческая губа Андреева-Бурлака выражала понятное мне его настроение. Об этой губе поэт Минаев сказал:
Бурлака никто не видел смеющимся, — у него смеялись только глаза и нижняя губа.
Бывало в нашей компании идет разговор о разных обстоятельствах, о которых я мог бы рассказать многое, а я молчу, смотрю на Бурлака. А у того губа смеется,… и так смеется, что я не удержусь и в ответ сам улыбнусь… И мы только двое понимаем друг друга. Он умел молчать.
А испытаний ему было не мало. Помню случай в. Астрахани, когда мы уже закончили нашу блестящую поездку. Труппа уехала обратно в Москву, а мы с Бурлаком и Ильковым решили проехать в Баку, а потом через Кавказ домой, попутно устраивая дивертисменты.
Андреев-Бурлак читал «Записки сумасшедшего», «Рассказ Мармеладова» и свои сочинения, Ильков— сцены из народного быта, а я — стихи.
Три дня прогуляли мы в Астрахани, а потом были в Баку, Тифлисе, Владикавказе, хорошо заработали, а деньги привез домой только скупердяй Ильков.
Проводив своих, я и Бурлак в Астрахани загуляли вовсю. Между прочим, подружились с крупным купцом Мочаловым, у которого были свои рыбные промыслы.
С тем самым Мочаловым, у которого десять лет тому назад околачивался на ватагах Орлов, а потом он…
А мы у него в притоне, где я прожил пять дней, и откуда бежал, обжирались до отвала Мочаловской икрой.
Об этом и коекаких других астраханских похождениях, конечно, и об Орлове, я рассказывал в минуты откровенности Бурлаку. Рассказал ему подробно, как пили водку и жрали Мочаловскую икру.
— Чего икру не жрешь, — спрашиваю Орлова.
— Обрыдла. Вобла ужовистее.
Я рассказал этот случай. Уж очень слова интересные. Бурлак даже записал их в книжку и в рассказ вставил. Но дело не в том.
На другой день после этого рассказа заявился к нам утром Мочалов и предложил поехать на ватагу.
— Юшки похлебать, да стерляжьей жарехи почавкать.
На крошечном собственном пароходике мы добрались до его промысла. Первым делом из садка вытащили огромнейшего икряного осетра, при нас же его взрезали, целую гору икры бросили на грохотку, протерли и подали нам в медном луженом ведре, для закуски к водке, пока уху из стерлядей варили, да на угольях жареху стерляжью на вертелах, как шашлык из аршинных стерлядей готовили.