Тут американец пристально взглянул на нее – и опять улыбнулся. Причем губы у него были довольно-таки приятные на вид, с бледной черточкой небольшого шрама на верхней. «Как хорошо, что после такого нелегкого дня у него есть настроение улыбаться», – подумала Одрина. А Джилс, внезапно поднявшись с корточек, протянул ей руку и произнес:

– Вставайте, ваша светлость. Давайте продолжим нашу беседу на некотором удалении от вашего несостоявшегося жениха.

Ладонь молодого американца была широкой, теплой и слегка шероховатой. И по телу Одрины пробежала легкая дрожь, едва она коснулась ее. Теплота этого прикосновения напомнила ей о том, насколько она замерзла и как долго пребывает в таком состоянии.

Когда же она поднялась на ноги, ее глаза оказались как раз напротив его губ, что стало для нее приятным разнообразием, – Одрина уже привыкла взирать сверху вниз на очень многих лондонских мужчин. И, кроме того… Сейчас пламя свечи гораздо лучше освещало лицо Джилса, и она, не удержавшись, заметила:

– А у вас веснушки…

Губы американца дрогнули в улыбке, и он проговорил:

– Разве это столь необычно для такого рыжеволосого увальня, как я?

Тут Ллуэлин забарабанил в дверь еще громче. «Неужели до сих пор не устал?» – в раздражении подумала Одрина и тут же, улыбнувшись, сказала:

– Вы вовсе не увалень.

– Принцесса, от ваших слов я могу покраснеть, а покрасневший рыжий – это слишком смехотворно, – ответил Джилс и, выпустив ее руку, повернулся в сторону лестницы.

– О, моя свеча… – спохватилась Одрина. – Надо бы ее забрать.

Пока она выдергивала свечку из канделябра, Резерфорд-младший поджидал ее у ступеней, ведущих вниз. Когда же они наконец начали спускаться – стук Ллуэлина постепенно затихал, – Одрина пробормотала:

– Я покинула вас, потому что отца все равно не интересовало мое мнение о его планах. К тому же… Знаете, после того как этот негодяй напичкал меня опием, мне не хотелось даже смотреть на еду.

– Я так и подумал, – отозвался Джилс. Он вынул из кармана что-то завернутое в салфетку и протянул девушке. Осторожно развернув салфетку, Одрина прошептала:

– Хлеб?.. Вы принесли мне хлеба?

– К сожалению, он не слишком хорош. Немного черствый. Должно быть, его испекли вчера.

Одрина вставила свечу в ближайший настенный канделябр, после чего отломила кусочек хлеба и положила в рот. Хлеб действительно оказался черствым, но она кое-как разжевала его и проглотила. После чего почти тотчас же почувствовала, что ей стало лучше – перестало тошнить.

– Спасибо, – сказала она. Не так-то легко было смотреть в глаза человеку, видевшему ее в весьма неприглядном состоянии; поэтому Одрина отвернулась и, скользнув взглядом по изгибам перил, тихонько вздохнула. А потом вдруг добавила: – Я тоже умею печь хлеб. Однажды я пробралась на кухню и попросила кухарку научить меня.

– Зачем? – Американец взглянул на нее с любопытством.

Одрина медлила с ответом. Казалось, что ступени лестницы тянулись куда-то далеко вниз – и там обрывались. Ох, до чего же она устала…