Подождав, пока невестка уснет, Грейс сняла с себя военно-морской костюм, привела его в порядок и аккуратно повесила. Многих женщин-врачей обвиняли в том, что они перенимали у мужчин их качества. На Грейс, которая продолжала носить униформу, несмотря на то, что оставила военную службу год назад, смотрели с крайним подозрением. И это было очень глупо с их стороны — она просто была очень практичной женщиной. Костюм сшит из качественной ткани, в хорошем состоянии, нашивки с рукавов отпороты — у Грейс не было причин не носить его.

«Наша маленькая морячка», — называл ее Валентин. Несмотря на то что ее отец воевал в Крымской войне, а Валентин отправился в Восточную Африку сражаться с немцами и служил там строевым офицером, желание Грейс поступить на военную службу было принято с огромнейшим неодобрением. Но Грейс, которой, как и всем Тривертонам, было свойственно упрямство, поступила так, как велело сердце. Вот и сейчас она ехала в Африку, ведомая своим сердцем, полная решимости осуществить мечту, рожденную в Средиземноморье, на борту военного корабля.

Валентин, питавший глубокую неприязнь ко всем миссионерам в целом, относился к идее сестры построить больницу крайне негативно. Он заявил ей, что не намерен участвовать в этой дурацкой затее ни при каких обстоятельствах. Но Грейс и не нуждалась в его участии: у нее был маленький доход от своей доли наследства, небольшая поддержка от церквей Суффолка и несгибаемая воля, которой мог позавидовать любой мужчина.

Услышав стон леди Роуз, Грейс резко повернулась. Бледная невестка лежала, положив руки на живот; дыхание было глубоким.

— С тобой все хорошо? — спросила Грейс.

— С нами все в порядке.

Грейс ободряюще улыбнулась в ответ, пытаясь скрыть нарастающий страх. Им еще ехать столько миль, столько дней — а самая «веселая» часть путешествия ждет их еще впереди!

— Малыш толкается? — спросила она, и Роуз кивнула.

Ребенка хотели назвать Артуром в честь младшего брата, погибшего во Франции в первый год войны. Достопочтенный Артур Кьюрри Тривертон одним из самых первых смельчаков вызвался воевать, когда Англия вступила в войну.

Раздался гудок, и поезд начал набирать скорость. Грейс выглянула в окно: яркие огни станции Вои остались позади. Поезд мчался по невзрачной пустынной местности, следуя по старому маршруту рабов, к озеру Виктория.

Был 1919 год. Казалось, еще вчера по этому самому пути закованные в цепи африканцы брели к пришвартованным к берегу кораблям. Правительство Англии построило эту железную дорогу якобы для того, чтобы контролировать этот маршрут и тем самым положить конец незаконной работорговле. По крайней мере так они объяснили необходимость строительства дороги, которая стоила дорого и, казалось, вела в никуда. Глядя на пролетающие мимо окна огненные искры, выбрасываемые паровозом, Грейс видела перед собой разбитые под звездным небом лагеря, работорговцев и их перепуганных, стонущих в оковах пленников. Что должны были чувствовать те несчастные, ни в чем неповинные африканцы, которых загоняли на наводящие ужас корабли и заставляли прислуживать хозяевам на другом конце земного шара?

Грейс позаботилась о том, чтобы окна вагона были плотно закрыты. Она наслушалась достаточно историй про львов-людоедов, вытаскивающих людей прямо из поезда. Это была дикая страна, где ночи таили в себе еще больше ужасов, чем дни. Никогда еще она не чувствовала себя такой уязвимой, такой одинокой. Общение между пассажирами первого класса не представлялось возможным; вагончики, словно маленькие соединенные межу собой коробочки, с шумом неслись сквозь мрак ночи. Грейс молилась о том, чтобы прибыть в Найроби вовремя.

Не сводя глаз со спящей Роуз, Грейс попыталась немного расслабиться. Она думала о том, что будет делать завтра. «Мы останемся в Найроби и продолжим путь только после рождения ребенка».

Валентин будет вне себя от гнева: задержка в Найроби на пару дней может обернуться задержкой на пару, а то и больше месяцев, так как со дня на день должен был начаться сезон дождей, который сделает все поездки в центральные провинции просто невозможными. С братом Грейс разберется. Она очень хочет, чтобы его жена поскорее приехала в построенный им дом, но ради безопасности матери и ребенка будет настаивать на отсрочке поездки.

Зная, что заснуть сейчас ей не удастся, Грейс решила сделать запись в своем новом дневнике. Это был подарок одного профессора из медицинского колледжа, красивая книга в кожаном переплете, с золотым обрезом страниц. Она долго не решалась начать писать в нем, ждала более подходящей минуты — первого дня своей новой жизни.

Едва она успела написать дату «10 февраля, 1919», как Роуз вскрикнула: начались роды.