— Вон то копье, — сказал Валентин, указывая на стену, — подарил мне Матенге, местный вождь. Он теперь работает у меня.
— И что, они на самом деле стали миролюбивыми?
Сэр Джеймс качнул головой.
— Трудно сказать. Чисто внешне они не выказывают никаких недовольств по поводу новых правил, установленных нами. Но никто не может сказать, что у африканца на уме. Когда мой отец и ему подобные пришли сюда, местные жители ничем не отличались от людей каменного века. У них не было алфавита, были лишь какие-то допотопные орудия труда, которыми они возделывали землю, и эти орудия не улучшались со времен их предков. Удивительно, но эти люди даже не додумались изобрести лампу, пусть даже самую простенькую, какую использовали древние египтяне. Теперь миссионеры изо всех сил пытаются втащить их в двадцатый век. Африканцев начали учить читать и писать, носить обувь, пользоваться во время еды ножом и вилкой. От них ожидают, что они в один день начнут думать и вести себя как британцы, у которых за плечами две тысячи лет развития. Кто знает, что из этого получится? Возможно, лет через пятьдесят мы пожалеем о том, что устроили африканцам это экспресс-обучение. Может быть, однажды миллионам образованных туземцев наскучит доминирование кучки белых, и начнется чудовищная война, на которой прольется море крови. — Сэр Джеймс замолчал, медленно покручивая свой бокал на кружевной скатерти, а затем более тихим голосом добавил: — А может быть, это произойдет гораздо раньше.
Все смотрели на вращающийся бокал, на его сверкающие в свете свечи грани, на колышущееся в нем светло-желтое шампанское.
— Этого никогда не произойдет! — резко сказал Валентин и махнул рукой, чтобы подавали десерт.
Принесли тарелки с фруктами и сыром. Офицер Бриггс, потянувшийся к еде одним из первых, сказал:
— Странный они народ, эти черномазые. Узнали от нас, какой может быть реакция на боль и смерть. Но их ничто не волнует. Их с младых ногтей учат не показывать своей слабости. Они с такой невозмутимостью принимают чудовищные вещи. Болезнь, смерть, голод — все это для них шаури йа мунгу, воля Божья.
— Они верят в одного бога? — спросила Грейс, адресуя свой вопрос сэру Джеймсу.
— Кикую очень религиозные люди. Они поклоняются богу Нгаю, создателю мира. Он живет на горе Кения, и мало чем отличается от Иеговы.
— Богохульство, — пробурчал Валентин.
Сэр Джеймс улыбнулся.
— Кикую не политеисты. Чтобы стать христианами, им не приходится от многого отрекаться, наоборот, они даже больше приобретают. Вот почему миссионерам сопутствует успех.
— Получается, что кикую — народ крайне простой?
— Напротив, они очень непросты. Вот тут-то многие белые люди и совершают ошибку. Структура общества кикую очень сложна, как, собственно, и их менталитет. На одно только перечисление всех их табу у нас уйдет не один час.
— Не стоит волноваться, — сказал Валентин, потянувшись к третьей бутылке шампанского. Взгляд его пылающих огнем глаз то и дело останавливался на леди Роуз.
— Джеймс, сегодня днем вы, кажется, упомянули о местной знахарке, Вачере. Она вождь племени? — спросила Грейс.
— Слава богу, нет. Женщины племени кикую не могут стоять у власти. Их едва за людей считают. Они собственность мужчин. Их продают отцы, и покупают мужья. Кстати, само слово «муж» на языке кикую на самом деле означает «хозяин». Слово же «мужчина» — мурум — означает «могущественный», «достойнейший», «хозяин и господин», в то время как слово «женщина» — мука — переводится как «подчиненный», «льющий слезы по пустякам» и «склонный к панике». Также слово «мука» имеет значение «трус» и «предмет, не имеющий ценности».
— Это ужасно!
— Осторожнее, — сказал Валентин. — А то моя сестра попытается сделать из них суфражисток.