Я ходил с караванами через ущелья Дебрека и менял там шишу на женщин. Честь этих людей в черкесках, с завязанными лицами, совсем не такая, как у детей Авесты. Их честь — в обмане, но она тоже вызывает уважение. Для них нет дела праведнее, чем обмануть иноверца… Еще раньше я делал кое-какую работу для князя Василия, русса с Зеленой улыбки. Я увидел, как руссы бросают насущные дела, чтобы посидеть с больным, как они кидают хлеб осужденным в кандалы…

Краем глаза Рахмани следил за разлегшимся на берегу центавром. Он был очень опасен, но ранен и устал. Груда мяса.

— У них тоже своя честь? — со странной улыбкой кивнула Красная волчица. — А я встретила сотню закатов в стране Хин. Там женщины не поднимают глаз, а мужчины больше всего боятся быть смешными. Среди пустынников Карокорума высшим благом считается кормить гостя, пока у него не случится заворот кишок. А в Бухруме мне приходилось крутиться среди заносчивых павлинов, для которых верно разместиться за столом — это такое сложное дело, сложнее многослойного торта, который умеет делать мой муж…

Рахмани и Женщина-гроза рассмеялись вместе. Но не прекратили танцевать.

— Ты сама ответила на вопрос, — сказал ловец. — Мы можем рассуждать о чести бесконечно, но от этого она не превратится в сияющий кристалл.

— Как же тогда быть? — уже без улыбки спросила Красная волчица. — Ты потратишь всю жизнь на поиски верной грани?

Ее голос на долю песчинки дрогнул, вызвав в сердце ловца эхо мертвых надежд. На долю песчинки он увидел все сразу — поросший ковылем просоленный морской обрыв, изъеденный ласточкиными гнездами. Разогретый лучами Короны уютный домик, звенящий от сверчков, ночной сад с оброненными детскими игрушками. И ее губы, пахнущие дикими ягодами и дикими желаниями.

Все это мимо, напомнил себе Рахмани, и дрогнувшее нечто в ее голосе погасло.

— Что случилось с твоим лицом, воин? — оттачивая кружево ложных выпадов, повторила Марта. — Я хочу вспомнить твои губы.

— Позже, — повторил Рахмани, переступая с одного камня на другой.

— Порой жадный мясник так долго прячет мясо от людей, что оно достается червям, — мурлыкнула Женщина-гроза.

— Твоя настойчивость в любом случае найдет награду. Если моя душа ненароком покинет тело, ты успеешь поцеловать меня в теплые губы.

— Мне не нравятся твои шутки, воин. — Женщина-гроза несколько раз перепрыгнула с одного мокрого валуна на другой, старательно смещаясь так, чтобы свет Короны оставался у нее за спиной.

Двое танцевали на самой середине реки, на крошечном, прозрачном пятачке, за сто локтей до первого порога. Издалека могло показаться, что двое порхают, как вечерние бабочки в брачный период. Одна бабочка — легкая, гибкая, чем-то похожая на пантеру, с заколотой черной гривой, с кожей цвета густого топленого молока, с лезвиями в рукавах. Другой — чуть выше, худощавый, широкий в кости, но такой же подвижный, с искрами на ладонях, в слишком свободной светлой одежде, настолько свободной, что невозможно угадать, где окажется его тело в следующий момент.

Женщина-гроза краем глаза следила за водомером. Он висел вверх ногами на толстой ветке, прямо над рекой, и не слишком ловко притворялся невинной корягой. Женщина-гроза как-то видела, как взрослый водомер одним стремительным ударом ноги разрезает человека пополам, поэтому не слишком доверяла их слащавой дремоте. Больше всего ее потрясло то, что это был паучок, которого они с Рахмани выкупили в незапамятные времена. В те времена, когда им нечего было делить.

Все сбывалось, и все пути вели к водопаду над Леопардовой рекой…

Совсем недавно Кеа сообщила, что неподалеку прячется еще один, тоже не подарок. Один из самого опасного колена «глаз пустоты». Он мог даже притвориться водой.

— Что с Зораном, Женщина-гроза? В яме он мог подхватить одну из местных лихорадок. Я хотел бы взглянуть на него поближе…

— В нем уршад.

— Не кидайся попусту словами!