Вот в этих-то двух направлениях, не зная ни сна ни отдыха, и пёрли, сметая все на своем пути, первые большевики: поганили и поганили на чем свет стоит буквально все в бывшей России, и даже историю ее лет пятнадцать-семнадцать фактически не преподавали в школах, объявив, что подлинная история СССР началась якобы лишь с 1917 года.

И столь же неутомимо и одержимо создавали свою, новую, социалистическую культуру. Причем самое любопытное, что творцов и специалистов сей никогда дотоле не существовавшей культуры оказалось вдруг великое множество. Правда, большинство из них, подобно знаменитому Мейерхольду, носили полувоенную форму и маузеры на боку, и что именно они создали на театрах, на холстах, в музыке и литературе, нынче вряд ли скажет толком даже самый въедливый специалист по тем временам. Да и могло ли быть иначе, когда сама идея-цель ставилась в принципе нереальная, несерьезная, а, в конечном счете, и просто глупая, а за нечто новое, пролетарско-социалистическое и будущее всего человечества выдавались в основном все те же, никому, кроме самих творцов и их группок, ненужные, совершенно пустые формалистические изыски и трюкачество.

Казимир Малевич тоже был среди этих творцов, даже, кажется, одно время назывался каким-то комиссаром.

Из всей же необъятной прежней культуры эта диктатурная публика отбирала и оставляла для всеобщего пользования лишь то, что касалось классовой борьбы народных бунтов и восстаний: Болотникова, Разина, Пугачева, декабристов, революционных демократов во главе с Белинским и Чернышевским, Некрасова, прозаиков-обличителей типа Салтыкова-Щедрина и Глеба Успенского. Все же остальное в литературе и искусствах — долой! Беспощадно и безвозвратно! Для того и маузеры. Все классово чуждые пролетариату идеи понятия и даже слишком сложные и слишком тонкие чувства — долой! Все положительное в отечественной истории — долой! Даже героев битв, если они были не классовые, — долой! В любой области положительное — долой! И все национальные особенности, пусть самые глубочайшие или самые невинные, — туда же! Потому что, какие еще могут быть особенности у каких-то народов в едином интернациональном социалистическом обществе.

И все религиозное, весь этот опиум для народа — под самый корень! И в первую очередь, разумеется, важнейшие храмы, иконы, церковные книги и всяческую утварь, какими бы бесценно-драгоценными они ни считались и как бы великолепно ни выглядели.

То же самое и с народной патриархальщиной — с разными там традициями, праздниками, обычаями, поверьями.

Советские люди должны иметь собственные традиции, обычаи и праздники.

Разрушения, костры, надругательства, уничтожение, изъятия, запрещения, тюрьмы и даже расстрелы протестующих — это у нас тоже называлось культурной революцией. Пушкина и того ведь пытались свергнуть «с корабля современности» и придать анафеме. Достоевского непрерывно пинали и поливали помоями. А Лескова почти не издавали, как будто его вообще никогда не было. И Тютчева. И Алексея Константиновича Толстого. Многих, очень многих. И композиторы были запретные. И художники. И ученых вычеркивали из обихода. А некоторых философов и тех же славянофилов если где вскользь и упоминали, то только как нечто почти идиотическое, достойное внимания лишь психиатров.

Естественно, что от такой гегемонии и диктатуры «пролетариата» за границей, в эмиграции оказались, а вернее, спасались Бунин, Горький, Куприн, Алексей Толстой, Шмелев, Цветаева, Северянин, Белый, Шаляпин, Рахманинов, Стравинский, Плевицкая, Нежинский, Павлова, Репин, Коровин, Сомов, Бенуа, Коненков, Эрьзя, Добужинский, Ильин, Бердяев…

Господи! Как тяжко даже перечислять-то!

Не было, не было дотоле ничего подобного на земле.

И Есенин с Маяковским ушли из жизни, по серьезному счету, открыто, впрямую затравленные все той же публикой во главе с такими, ныне некоторыми так почитаемыми интеллектуалами, как Бухарин. Позвольте, какой же это интеллект: почуять, что значит, что дает России гений Есенина, — и хладнокровно, садистски бить, бить, бить даже после смерти. То есть Бухарин осознанно и очень целенаправленно нес стране зло, точнее, конкретно русскому народу, вредил ему, хотя твердил, что хочет будто бы совсем другого. Значит, врал, значит, фактически был врагом, врагом народа. Определение убийственно точное.

А Анатолий Васильевич Луначарский — первый нарком просвещения, в ведении которого находилась тогда и вся культура с искусствами. Человек, несомненно, умный, талантливый, широкообразованный, в том числе, эстетически. Лет сорок назад существовал даже такой анекдот о министре культуры СССР (до этого называвшийся Председатель комитета по делам искусств). Спрашивали: на чьем месте, мол, сидит этот министр-председатель? Отвечали: на месте такого-то — называлась фамилия. А тот на чьем? Опять фамилия. А тот? Опять фамилия. А тот? На месте Луначарского. А Луначарский? На своем.

В широчайшем образовании трудящихся, в народной культуре и народных искусствах в первые десятилетия после революции было сделано и немало положительного, очень даже положительного. И заслуга в этом в первую очередь именно Луначарского, который вершил великое множество конкретных больших и малых дел помощи, отстаивания, защиты, спасения, популяризации народной культуры и всеобщего образования. Понимал народные искусства прекрасно. И их роль и значение для профессиональных искусств понимал, для всей культуры, писал об этом умные, страстные статьи, которые не утратили своего значения поныне. Очень верно трактовал и интернационализм в культуре: как некий грандиозный вселенский оркестр, в котором каждый народ — как определенный особый музыкальный инструмент со своим звучанием, вливающимся в единую мировую симфонию, исполняемую этим оркестром.

И вместе с тем это при нем же творились все те беспрецедентные изуверства по искоренению всего национального из профессиональных литературы и искусств Никаким Петрам Первым и распоряжавшимся после него страной иноземцам и в самых радужных снах наверняка не снилось, что в России можно вытворять такое и в таких масштабах. Луначарский ведь и сам считался профессионалом: писал пьесы, шедшие на сценах, читал лекции, в том числе академикам. Неужели не видел, что никакой новой, социалистической, общенародной культуры у всей этой публики не получается и не может получиться и в стране опять существуют две отдельные культуры: народная в самом народе и эта нелепая, трюкаческая, якобы пролетарско-интернациональная, но только для самой этой публики.

Вот, значит, сколь всесильна и слепа безраздельно правящая однобокая идеология — дурманит, ослепляет даже таких, как Луначарский.

И наконец: почему делами искусств и литературы в его наркомате долгое время ведал, решал, что и как именно надо, какой-то Коган с пиками усов, по свидетельству Маяковского. Кто был таков?

Справедливости ради надо сказать, что партия все же осознала свой полный провал с новой культурой и начала жесточайшую борьбу со всяким формализмом и утверждение реализма. Социалистического реализма, то есть мобилизующего, зовущего, вдохновляющего людей жить и творить во имя общего блага и светлого будущего СССР и всего человечества.

Но тоже чтоб ни влево, ни вправо ни шага, ни полшага — идеологизация и диктат оставались полнейшие и страшнейшие.

Потом партия пошла еще дальше: провозгласила, что по форме искусство может быть и национальным, если по содержанию оно социалистическое. То есть фактически разрешила и рекомендовала использовать национальные формы во всех видах творчества, и для большинства народов страны это стало великим благом и великим стимулом развития их собственных культур. В Азербайджане, в Грузии и среднеазиатских республиках появились национальные оперы, национальная драматургия, симфоническая музыка, балеты, станковая живопись и скульптура, многие малые народы обрели собственные письменные литературы.