Однако, если среднеянварские температуры в Мадриде, например, плюс 4, в Лондоне — плюс 3, Париже — плюс 2, Берлине — минус 1, то в Москве и южнее ее — от минус 8 до минус 12, а в Нижнем Новгороде, Перми, Самаре и Архангельске еще холоднее. Сельскохозяйственный период в Западной Европе продолжается в среднем восемь месяцев, а в южных странах — Италии, Греции, Испании, Болгарии — еще дольше, а у нас пять, шесть и лишь местами до семи месяцев. От двадцати до пятидесяти процентов северо-русской равнины занимают болота, непригодные ни для каких угодий. На гигантских пространствах многие века были сплошные, порой непроходимые леса — хвойные, лиственные, дубовые; там, где нынче лесостепь и даже чистые степи, то есть ниже Орла, Пензы, Тамбова, тоже некогда были леса, и большинство среднерусских и северных пахотных земель, включая знаменитое Владимирское Ополье, начинались в глубине веков с кулижных полей — кулижек, то есть с самого примитивного подсечного земледелия, когда мужик или несколько мужиков выбирали место в лесу у реки, речки или озерка, валили столетние сосны, светлые березняки, черный липняк или неохватные дубы, корчевали, выжигали пни и, мешая золу, пепел с землей и навозом деревянными сохами, косулями и мотыгами, год за годом превращали в плодоносящую пашню. И все расширяли и расширяли их новыми пожогами, вырубкой, корчевкой. Сколько всего за полтора, два тысячелетия было так отвоевано миллионов квадратных десятин и верст у лесов русским крестьянином — кто теперь возьмется хотя бы прикинуть и подсчитать их, если и в Средней России вместо лесов теперь остались местами лишь жалкие, просвечивающие насквозь колки. И уж совсем трудно себе представить, сколько мужицких жил лопнуло на таких тяжких работах-надрывах, сколько из них пало навеки тут же в только что проложенные борозды!
Многое превозмог русский крестьянин, многое сумел. Но огурцов на Северной Двине, на Пинеге и Мезени вырастить все-таки не смог, обходился без них. И пшеничка в большинстве мест не вызревала, и ячмень и ржица, случалось, даже в Новгородской и Вологодской губерниях уходили иногда недозревшими под снег. Это называлось — зеленые годы, то бишь голодные. И дыни с арбузами в коренной России никогда не вызревали.
Плодородных земель до слияния с Украиной и обретения южных областей было мало, а там и засухи мучили, ибо вокруг Парижа, скажем, осадков выпадает до тысячи миллиметров в месяц, а в нашем Ставрополье лишь четыреста.
А сколько надо было запасти крестьянину сена, чтобы его коровы, лошади, овцы и козы кормились нормально и в хлевах в долгие суровые зимние месяцы с ноября по май, до новой зеленой травки. На сенокосы выходили повсюду буквально все — мужики, парни, бабы и девки. В считанные дни ведь надо было управиться до непременных в эти сроки дождей: все скосить, высушить, сметать в стога, поставить зароды, перевезти домой. А к сену той же скотине и другой живности требовались еще зерно, отруби, солома, свекла.
А сколько труда уходило на посевные, на огороды, на жатву, сушку и обмолот жита, выращивание и обработку других культур, среди которых была и такая сложная, трудоемкая и сверхнеобходимая, как лен. И по домашнему хозяйству всегда полно забот. Ни дня свободного не знали русские крестьянин и крестьянка в страдную летнюю пору. Зимой было, конечно, полегче, но лишь чуть полегче, потому что на Руси крестьянин чаще всего и избу ставил себе своими руками, и все, что к ней прилежит, ладил, вообще все, все по хозяйству делал в основном сам. А крестьянка и пряла, и ткала, и всю семью обшивала, одевала в холщовые новины и непокупные сукна и ситцы. Да и промышляли многие разными ремеслами — какой-никакой, а все приработок к собственным харчам-то.
И были еще великие морозы и великие снега долгими зимами, съедавшие целые горы дров. Были великие половодья и непролазные распутицы, отрезавшие селения друг от друга и от всего мира.
Вот и подумайте: мог ли человек слабый, ленивый, невыносливый и нетерпеливый жить такой жизнью, все больше и больше осваивая, обустраивая, расширяя и улучшая и улучшая свои трудные земли? Конечно, это было под силу только воистину сильным, очень выносливым, терпеливым, решительным, стойким и смелым.
И все же это лишь часть тех черт, которые сформировала в русских их земля, их природа.
Любые хорошие леса сами по себе всегда большое богатство. У нас же они были не только воистину бескрайними и в большинстве своем весьма ценных пород, но и так сказочно переполнены всяческим зверьем, птицей, диким медом, ягодами, грибами и иными лесными дарами, как в никакой другой стране всего северного полушария. Русские меха — медвежьи, а с обретением Сибири и тигровые, барсовые, рысьи, оленьи, бобровые, волчьи, лисьи, собольи, куньи, горностаевые, колонковые, песцовые, беличьи, заячьи; одни хребты шкурок, одни черева (брюшки) и лапки уже в древности ценились в европейских и странах Востока как самые лучшие и желанные. В течение многих веков это был основной наш экспорт, дававший стране наибольший доход. В самой же Руси собольими сороками — связками по сорок собольих шкурок — долго рассчитывались наравне с деньгами, они служили символами достатка, ими обязательно украшались свадебные пиры, одаривали молодых, а в торжественных случаях — уважаемых и дорогих родственников, друзей, разных важных особ. У русских же государей собольи сорока были самой частой наградой для отличившихся в службе им и Отечеству.
Дикие жареные лебеди, журавли, глухари и гуси непременно украшали столы всех больших мирских застолий. А пернатой дичи помельче ловили тенетами, били соколами и настреливали столько, что с Вологодчины, с Каргополья, Ярославщины и других мест зимами в Москву, Санкт-Петербург и иные города шли целые санные обозы, груженные одними лишь морожеными рябчиками, или куропатками, или дроздами, а из южных краев — перепелками.
И обозы с бочками, в которых были одни лишь соленые рыжики величиной не более трехкопеечной монеты хаживали. И с солеными же боровиками, маслятами, груздями. И с рогожными кулями сушеных. С сушеной черникой и малиной. С бочками клюквы, моченой брусники, морошки.
Из медов, как вы знаете, делали хмельные напитки, в том числе и из бортных, лесных. Приготавливали их особым образом, подолгу выдерживали в дубовых бочках и глиняных корчагах, и так называемые ставленые меды сшибали с ног похлеще всяких двойных крепчайших водок.
И реками и озерами Господь одарил Россию с необычайной щедростью. Только судоходных рек было более ста, в том числе такие великие, как Волга, Ока, Кама, Лена, Обь, Енисей, Днепр, озера Ладожское, Онежское, Чудское, сказочный Байкал. Да еще Студеное и теплые моря. Рыбы в них добывалось столько, что, если бы современный человек каким-то чудесным образом увидел тогдашние уловы, он бы глазам своим не поверил. И какой рыбы: от крошечных чудских и белоозерских снетков и редкостной невской миноги до огромных белуг, осетров, стерляди, семги, лосося, тайменя, омуля. В Астрахани, Нижнем Новгороде, Архангельске, сибирских рыбных местах даже на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий воблу, тарань, синца, сушеных, мороженых и свежих щук, судаков и треску продавали в основном возами или полупудовыми снисками. И красную рыбу в основном пудами, и белорыбицу, и черную и красную икру. Какая-то рыба постоянно бывала даже в самых бедных домах, можно даже сказать, что это один из основных наших русских продуктов.
К концу пятнадцатого века на Руси добывалось и производилось более двадцати различных материалов — железо, сталь, медь, бронза, керамика, стекло, эмаль, чернь, цементирующие растворы, квасцы, соль выварочная, смола, искусственные краски, клей, порох, селитра, деготь, мыло и тому подобное. А с освоением Урала и Сибири страна стала богатейшей и по многим другим ископаемым и материалам: по серебру, золоту, драгоценным камням.
Селились русские многие века в основном по берегам рек. Потому что река — это лучшая дорога и любые суда — лучший вид транспорта при наших великих расстояниях. Деревни по берегам рек ставили, большинство малых и крупных городов, включая Москву, Киев, Новгород, Смоленск, Санкт-Петербург. На лодочке можно куда поблизости быстро дойти, а на барках, ладьях, расшивах и дощанниках и на тысячи верст, и любые грузы куда угодно довезти, а огромными плотами и сколько угодно леса сплавить. И зимние санные пути непременно торили по гладким ледяным речным панцирям.
Причем ставились деревни и города, как правило, на высоких берегах, даже на самых высоких — на взгорьях, холмах, крутоярах, Объяснение сему наипростейшее: чем дальше и шире можешь обозреть окрестности, тем раньше заметишь врага — ведь в старину почти все селения, а тем более города (слово от слова городьба) непременно огораживались, превращались в крепости и крепостишки. И отражать нападения с высот намного удобней. Таких крепостей и крепостишек на Руси тысячи — каждый их видел сам. И одна из самых замечательных, конечно, кремль Нижнего Новгорода, который венчает высоченные Дятловы горы у самого слияния Оки с Волгой. Снизу глянешь — прямо парит кремль над 10 великим водным разливом. А сверху глянешь — вообще немеешь: простор невероятный, непостижимый, километров, наверное, на тридцать-сорок все окрест открывается. Есть крылья — разбегайся и лети, лети, захлебываясь от восторга: широченная Волга вся в двигающихся судах и суденышках, на противоположном берегу целый городок разлегся, за ним луга, поля, деревни, леса начинаются, одна гряда зелено-синяя, вторая — совсем синяя, третья уже голубовато-прозрачная — сколько до нее? По длиннющему мосту через Волгу ползут составы, крошечные машинки бегут по серым ниткам-дорогам, дымы плывут из труб тоньше спичек вдали. Будто частицу всей нашей планеты вдруг узрел с плывущими чуть ли не ниже тебя облаками и темненькой тучкой вдали, из которой хорошо видно, как серенькой кисеей свисает дождик. Сколько до нее-то отсюда?!
И вот что любопытно: утро ли сейчас раннее, или день, или вечер, пусть самый поздний — тут, на площадке у стен Нижегородского кремля и на набережной по-над Волгой, всегда полным-полно народу, даже в непогоду есть народ, и большинство, если и походит, подвигается сколько-то, потом обязательно встанет, замрет, глядя в эти немыслимые дали, и не шелохнется, испытывая совершенно неизъяснимую радость и счастье и какую-то силу и гордость, что у нас такая необъятная, такая потрясающе красивая, могучая и величавая земля. Такая просторная!
Самое же замечательное, что точно такие же чувства испытываешь и в Жигулях, поднявшись на Молодецкий курган, на котором, по преданиям, любил сиживать Степан Разин. Наверное, ему тоже казалось, что он видит оттуда разом чуть ли не всю Русь, и ее могучие силы тоже вливались в него.
И на северной Пинеге, на высочайшем крутояре напротив знаменитого Веркольского монастыря испытываешь то же самое.
И в пушкинском Михайловском, когда выходишь на веранду его дома по-над подернутой утренним туманом Соротью, за которой идут поля и перелески к керновскому Тригорскому.