Косачевский вспомнил про свой давний разговор с Бонэ о премии Наполеона и спросил у Елпатова, не отыскали ли Волосковы равноценной замены краске индиго.
— Нет, чего не было, того не было. Если бы Волосковым это удалось, то им бы не грех было во Ржеве золотой памятник поставить. Краски, равной индиго, еще никто не изобрел.
— Однако Александр Яковлевич мне о таком открытии говорил.
— Кто же додумался до этого?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю, — засмеялся Елпатов. — Что-то вы, господин Косачевский, здесь напутали.
Может, действительно, он напутал или память ему изменила? Кто его знает. Твердой уверенности у Косачевского не было.
Он показал Елпатову заметки Бонэ о Кузнецовой-Горбуновой и Мирекуре. Елпатов надел очки, внимательно прочел, недоумевающе поглядел на Косачевского.
— Почему Бонэ интересовался этими людьми?
— Об этом разве что у него самого спросить можно. Да только покойники, сколь знаю, не очень-то разговорчивы.
— Но это может иметь какое-то отношение к ковроделию?
— Сомнительно.
— А к ржевским розыскам Александра Яковлевича?
— На это вам, господин Косачевский, никто не ответит.
Но в этом Елпатов ошибся. На свой вопрос Косачевский получил исчерпывающий ответ от другого человека. И этим человеком был Мансфельд-Полевой, которого заместитель председателя Совета милиции допросил в тот же день.
Робкий луч солнца, воровски пробравшийся через давно немытые стекла окна в кабинете Косачевского, высветил бледное личико потомка славных немецких рыцарей. Он смотрел на Косачевского жалобными голодными глазами и, похоже, готов был променять все подвиги прошлого на тарелку дымящихся наваристых щей и хороший ломоть пышного довоенного хлеба, который некогда продавался в любой хлебной лавке. Увы, такими сказочными сокровищами заместитель председателя Совета милиции не располагал, поэтому он предложил своему собеседнику (Косачевский тщательно избегал слова “допрашиваемый”) стакан чая и кусок похожего на замазку черного хлеба.
— А сахарок у вас найдется? — робко спросил потомок рыцарей.
— Найдется, — сказал Косачевский и, поставив перед ним сахар, рядом положил записи Бонэ.
— Вам это о чем-нибудь говорит?
— В каком смысле?