— Сына с голода моришь… Копишь, копишь, да чорта и купишь!..

— Проваливай ее то стрелю!..

Угроза вызывала новые насмешки:

— У него тыщи в голенище!..

— А сам картошкой руку занозил…

Шумная уличная детвора — еще назойливее. Эта устраивает около Опенкинского дома целые концерты со сковородками и бубенчиками:

Старик гонялся за ребятишками с дубиной и пророчил скорое восстановление арестантских рот. Наругавшись досыта, шел к себе, наглухо запирался и занимался какими-то своими, ему одному ведомыми делами. Если мимо проходил один из двух тысяч кумовьев Евтихия и не видел старика на бревнах, он с равной пропорцией зависти и уважения думал про себя:

— Миллионщика не видать. Должно капиталы считает…

В половине апреля, когда на улицах слободки тщетно боролись со стихией затягиваемые жижей слабосильные бабы и лошади, Елеся начал собираться в далекий путь. Он пришил лямки к холщевому мешку и примерил аппарат на себя.

Папаша одобрил:

— Фартово. Хаживал и я так-то…

Сын нашел момент подходящим для возобновления разговора:

— Как же, папаша, поможете мне в моем стремлении?

Папаша соображал долго, так долго, что Елесе пришлось повторить свой вопрос.

— Малую толику помогу, — наконец ответил старик.

— Доктором буду, — как бы стараясь вознаградить отца за предстоящие траты, — сказал Елисей.

Плевое дело. Кого у нас лечить-то?

— Странно вы рассуждаете, папаша. И вы можете заболеть.

— Опенкины не болеют. Мы — сразу. Дед твой за обедом померши, в одночасье, прадед — в кулачном бою успокоимшись. Бабка — в бане. А дале — неведомо. Никто не помнит. Плевое дело лекарить… Старушечье занятие.

— Или инженером, — мечтал Елеся.