— Да, там все ящики, кроме ящика Отвейса. У него много секретных дел и он не может доверяться такой доставке писем. Он так устроился, чтобы почтальон приносил ему письма в его контору.

— Но что же вы хотите теперь делать?

— Достать это письмо.

— Дверь, ведь, заперта?

— Я готов полночи провозиться, чтобы ее открыть.

— А мистер Отвейс не может вернуться?

— Сегодня вечером нет.

— Медлить, во всяком случае, ведь, нельзя?

— Конечно!

Он сделал было шаг к выходу, но остановился и оглянулся на жену покойного банковского служащего, Харвея Ковенант. Она сидела неподвижно, опустив голову, безвольно сложив на коленях руки, убитая горем и стыдом. Она не была ни молода, ни красива, но изящна и миловидна, и у нее были прекрасные волнистые каштановые волосы. Хенгерс всегда думал о ней с нежностью. Он смотрел на нее теперь и вспомнил цветы, которые вянут без ухода, но поднимают головки и расцветают новой красотой, когда их ласкает солнце и орошает вода.

Он тихонько подошел к ней и спросил:

— Вы сделали это ради меня?

Она медленно покачала головой.

— Нет, и не ради себя. Я бы исполнила последнюю волю Харвея, если бы… если бы не должна была думать о своем сыне. Это могло погубить всю его будущность.

— Ковенанту следовало подумать об этом.

— Пожалуйста, не упрекайте его.

— Я не стану этого делать, если вы меня просите. Только не уходите еще, Мэри. Я посмотрю, трудно ли мне будет открыть дверь.

Он вышел на площадку. Было около восьми часов вечера, и хозяева соседних контор уже разошлись. На площадке было тихо, как в могиле. Хенгерс прошел к двери Отвейса и, не задумываясь, нажал ручку. Потом он поднял медный клапан над узким отверстием в двери, через которое было опущено письмо.

Но вдруг ему послышались шаги и он насторожился. Он так сжал зубы, что они заскрипели. Но это был всего только сторож, который пришел с метлой и стал подметать мозаичный пол. Человек был слишком стар для этой работы и все время кашлял. Он сказал хриплым голосом:

— Добрый вечер!