— А мне нравится, — ответила Ната, — Да и вообще, тут до столицы через путевой камень пять минут. Чего вредничаешь?

— У меня агорафобия начинается, когда я из дома выхожу.

— Ты просто не привык ещё, — улыбнулась она, — Всяко же лучше, чем когда к тебе постоянно лезут всякие просители, которые пытаются через тебя с президентом связаться, или, вообще, папарацци вездесущие. С появлением магии они ещё пронырливее стали.

— Так ты ж сама запретила охране их бить, — рассмеялся Паша.

— Они подавали детям плохой пример выбора методов решения конфликтов, — ответила Наташа и глубоко вдохнула свежий утренний воздух, — Да и вообще, ну хорошо же тут, разве нет?

— Хорошо, хорошо, — сдался ей муж.

— Вот и ладненько. А теперь на пробежку…

— Входи, дорогая, — сказал Илья, поправляя галстук.

Алиса открыла дверь и ахнула.

— Это так мило. Ты полностью скопировал тот ужин с нашего первого свидания! Божечки, даже скатерть умудрился добыть такую же. Карминовая с золотыми нитями. Удивительно!

— Никогда не забуду тот день, — улыбнулся он, — Надеюсь, что ты дашь мне шанс вновь завоевать тебя, как это было тогда!

— Как тогда уже точно не будет, сам понимаешь, — сказала Алиса, садясь за стол, — Но я тоже хочу попробовать заново.

— Спасибо, — кивнул Илья, садясь напротив.

— О, грибочки! А помнишь, как мы с тобой пошли по грибы и…

— Знаешь, сынок, — сказала Наталья Сергеевна, глядя на полыхающую портьеру взглядом полным безнадёги и принятия, — Я не то, чтобы злюсь, но этим портьерам больше лет чем тебе…

На звон разбитой вазы она обернулась столь степенно и спокойно, будто была под тяжёлой дозой седативных или познала дзен.

— Эта ваза, вообще, ещё твоей прабабке принадлежала…

Шесть драконят пяти лет, ещё даже не умеющих обращаться, но уже пыхающих пламенем направо и налево — это тяжёлое испытание. Особенно в доме полном ценных памятных вещей.

— А я говорил, что лучше на природе встретиться. Но нет, папе надо показать невестке, что у нас всё как у людей, — фыркнул Тимур.

— Сожалею о вашей вазе, — сказала Крина, отхлёбывая чай из фарфоровой чашечки так изящно, словно всю жизнь только этим и занималась, — И фоторамке… И подушке…