— Раз тысяча, два тысяча, три тысяча, четыре тысяча, пять… — над головой раздался низкий рокот, прервав мамин странный монотонный счет.

— А зачем ты считаешь?

— Просто… это то, что мы раньше делали вместе.

Я замерла, перестав болтать ногами. Мама редко говорила о прошлом, особенно о том, что мы раньше вместе делали. У меня возникло стойкое впечатление, что больше всего на свете она хочет забыть о прошлом. Начать жизнь здесь, в Клируотере, с чистого листа.

В моей голове закрутилось множество вопросов. Решив, что начинать стоит с малого, я остановилась на одном из самых безобидных.

— А мне нравились лаки для ногтей? В смысле, раньше? — спросила я, вспомнив разговор с Кейли в «Дейри Куин».

Когда мама поморщилась даже от такого простого, белого и пушистого вопроса, я поняла, что решение было правильным. Я задержала дыхание, наполовину готовая не услышать ответа.

— Да. Когда ты была маленькой. Но… тебе нравилось красить только ногти на ногах и только при условии, что мы с папой тоже накрасим себе ногти.

Она начала нерешительно, но чем дольше она говорила, тем больше рассказ набирал обороты:

— Вообще-то, один раз папа забыл смыть лак и пошел в таком виде в тренажерный зал… Ну, ты представляешь, как на него там смотрели. — Она протянула руку и сжала мое плечо, смеясь. — Можешь себе это представить? Твой отец, с его мужественным видом… щеголяет розовыми ногтями с блестками.

И, руководствуясь ее словами, я смогла это представить. Вот мой отец, крупный, темноволосый мужчина. Он стоит в раздевалке в шортах и качает головой, глядя на свои блестящие ногти. Я несколько мгновений наслаждалась этой картинкой, прежде чем продолжить. Я осмелела от маминого смеха, от ее руки на моем плече.

— А врачи что-то делали с моими ушами, после пожара?

Она убрала руку, и я тут же поняла, что сделала ошибку, зашла слишком далеко. Но я упорствовала:

— Я вспомнила кое-что. Человека в белом халате. И он что-то делал с моим ухом…

Бесполезно. Даже в полумраке мне было видно, как плотно сжались ее губы. Она обхватила себя руками за талию, повернула голову в сторону от меня, для полноты картины ей не хватало только заклеить рот изолентой и поднять табличку «НЕ СПРАШИВАЙ».

— Почему ты не хочешь мне отвечать? — прошептала я, и знакомое чувство отвергнутости навалилось мне на плечи. — Пожалуйста. Мне ведь тоже тяжело. — В моем голосе зазвучали противные умоляющие нотки, но я ничего не могла с собой поделать.

Она приподняла руку, будто собираясь погладить меня по щеке, как она это делала в Филадельфии каждый вечер перед сном, раньше, когда ее ногти были чистыми, а не коричневыми от въевшейся грязи и остро пахнущими лошадиной мазью, как сейчас. Я затаила дыхание, чувствуя, как с каждой секундой мы отдаляемся друг от друга. Как от страстного желания вернуть этот вечерний ритуал колотится мое сердце.

Тут мама сложила руки на колени и развернулась обратно к небу.

Я с силой сжала пальцы ног, подавляя подступивший к горлу крик. Может, дело в том, что из-за провалов в памяти я забыла какой-то свой ужасный поступок? Может, поэтому мама не в состоянии воскресить наши прежние отношения? Как так вышло, что я потеряла обоих родителей, когда в пожаре погиб только один?

Под волосами я украдкой прижала дрожащую руку к собственной щеке, словно ожидая, что прикоснусь к чему-то отвратительному. Но моя кожа оказалась совершенно нормальной на ощупь. Слегка скользкой из-за влажного воздуха, но теплой и мягкой. И ничего такого, что могло бы отпугнуть мать.