— Мила, не надо… Уже поздно.

Нет. Я отказывалась в это верить.

— Я же уникальная машина, помнишь? Я что угодно могу починить.

— Некоторые вещи нельзя… починить.

— Не говори так, — с жаром прошептала я, прижимая тряпку к ранам. Я отчаянно рвалась залезть в багажник, найти инструменты, но слишком боялась, что мама истечет кровью, если я ее оставлю.

— Можешь подержать футболку у раны? Всего несколько секунд?

— Мила, в этом нет смысла, ты же знаешь. — Она зашлась кашлем, а потом продолжила: — Нам нужно подумать о твоем будущем.

О моем? Нет, о нашем. Нам нужно подумать о нашем будущем. Мы через столькое прошли вместе, несмотря ни на что. Она не могла вот так всё бросить, я ей не позволю.

Из-за меня она…

— Не нужно было вообще забирать меня оттуда. Тогда ничего этого не случилось бы.

Ее светло-голубые глаза загорелись лихорадочным огнем:

— Ты думаешь, я жалею, что сделала это? Правда? Не жалею. Ни капли. Сначала я сомневалась, что справлюсь… но я ошибалась.

От этих слов я ощутила одновременно тепло и пронизывающий холод. Потому что эта несущая бред женщина была не похожа на мою маму. На мою спокойную, рациональную маму. А это могло означать только одно…

Ком в горле начал стремительно увеличиваться, и я отвернулась, уставившись в темную глубь реки Потомак. Злясь на саму себя за неспособность сдерживаться. Какая это была глупая идея — создать андроида, который умеет плакать. Яростным движением руки я стерла со щек бегущие по ним капли.

Услышав долгий, судорожный вздох, я развернулась к маме и увидела, как ее побледневшие веки медленно опустились.

— Нет! Не закрывай глаза!

Ее пальцы, прежде такие сильные и теплые, холодили мне руку.

Критическая кровопотеря: Возможно.

Остановка сердца: Возможно.

Отказ органов: Возможно.