Нанги старался не выдать своих чувств. Он знал, что сейчас главное — выражение его лица. Этот “кобун” был чем-то вроде самурая на службе у сёгуна. Он был безоговорочно предан его курсу. Он мог двигаться только вперед и ни шагу назад. Запрещалось даже колебание. А “Тэндзи” ждать не может.

— Благодарю вас, Хагура-сан. Я понимаю, как это должно быть трудно для вас.

Хагура поклонился, принимая этот комплимент.

— Это мой долг, Нанги-сан.

На него произвело впечатление “ва” Нанги-сан. Он чувствовал, что гармония не покинула этот кабинет, создавая атмосферу власти. Перед лицом трагической и совершенно неожиданной новости это действительно ободряло. Новость о том, что здесь произошло, распространится по всему “кобуну”, все узнают о героизме Нанги и железной выдержке, которые должны восполнить пустоту, ощущаемую всеми вследствие потери Сэйити Сато.

Оставшись в кабинете один, Нанги сломался. Глаза его заволокло слезами, в горле встал комок, который было больно проглотить. Он тупо смотрел в высокие окна.

“Вначале Готаро, — подумал он, — потом оба-тяма, Макита. Но только не Сэйити, ни в коем случае не Сэйити!” Сколько в жизни человека бывает людей, с кем он может делиться? Сколько встречает он в своей жизни таких людей, кто его понимает? Одного или двух, горсточку, если повезет. С кем же теперь он будет беседовать, спрашивал себя Нанги. Кому он будет доверять, с кем разрабатывать планы, радоваться недавним успехам в Гонконге? Все это доставалось на долю Сэйити. Сейчас не осталось никого.

В нем кипели гнев и глубокая, неизбывная печаль. На этот раз он отвратил свою любовь и возненавидел Господа, в которого верил безгранично и чьим заботам препоручил свою бессмертную душу. “Как ты мог совершить такое?” — бранился он про себя. Было ощущение бессмысленной жестокости, огромной несправедливости. Ведь они были как близнецы, Тандзан и Сэйити, знали души друг друга, доверялись друг другу, несмотря на все их ссоры и разногласия. Как в любой доброй семье, их размолвки заканчивались к удовлетворению обеих сторон. Всего этого больше нет. Почему?

Если бы Нанги был в этот момент способен размышлять объективно, он бы понял, что потерял куда больше, чем дружбу, дорогую его сердцу. Он потерял также восточное чувство покорности и согласия, веру в космический смысл жизни. Он потерял свое место в этой системе ценностей, а это было действительно серьезно.

Он снова надел на лицо маску, когда Крэйг ввел Жюстин в сад 50-го этажа, где Нанги пожелал ее принять.

Чиновник из “Томкин индастриз” долго не задержался. Он представил их друг другу и поспешил на деловой обед.

“Итак, — думал Нанги, разглядывая ее. — Это дочь Рафаэля Томкина. Интересно, по-прежнему ли она любит этого гайдзина Линнера?” Он слышал, что они держали себя весьма холодно на похоронах Томкина.

— Хотел бы выразить вам соболезнования, мисс Томкин, — сказал Нанги, склонив голову. — Я близко знал вашего отца и восхищался им.

Жюстин чуть было не исправила “мисс Томкин” на “мисс Тобин”, но это разделение, которое она создавала для себя годами, теперь показалось искусственным и бессмысленным.

Вместо этого она сказала:

— Благодарю вас, Нанги-сан. Признательна вам за ваш огромный букет. — Она осмотрелась. — А здесь очень красиво.

Он коротко кивнул ей в ответ:

— Не хотите ли выпить?

— Джин с тоником был бы очень кстати, — сказала она, усаживаясь в кресло рядом с зеленым бамбуком в кадке. “Что здесь происходит? — спросила она себя. — Он выглядит очень старым и потрясенным”. От Николаса она знала, что прямые вопросы японцам задавать нельзя.

Она отхлебнула напиток, стараясь не замечать хромоту Нанги, ковылявшего от бара к соседнему с ней креслу.