Глава первая
в которой понятие "везучести" подвергается большому сомнению
Всем давно понятно, что путешествия сквозь большие пространства страшно докучливы. Поэтому их желательно проводить либо во сне, либо в виртуальной "реальности", либо суметь заполнить индивидуально- и общественно полезным трудом. Впрочем, можно сочетать все три подхода, чем Мостобой с Молчуном и занимались – так что даже на обычный треп времени уже не оставалось. Разве что самую малость…
– Все же где ты с ней познакомился?
– На ее сольном концерте, в аквапарке. Ты ведь там бывал?
– Пару раз, правда, на выступлениях других звезд. По мне там слишком тесно, суетливо и все искусственно. Проще смотреть по визору.
– Проще, это да. Только уж приключений со звездами не жди.
– И все-таки как ты исхитрился?
– Я же говорю, повезло. Там над стеклянной стеной, что огораживает сценическое пространство, свисали отдельные ветви. Теперь их уж нет, сейчас за этим следят, но несколько лет назад они были. Я сразу прикинул, что если резко выпрыгнуть к ветке из воды, то можно дотянуться и в рывке кувыркнуться через стену в их бассейн. Так эта мысль во мне и засела. Вместе с грезами о Леллинн.
Я тогда почти не пропускал ее концертов и знал наизусть все номера – вплоть до последовательности движений, изменений окраски и форм, ментальных переливов и заклинаний. Более того, в своем бассейне я пытался повторить эти номера, до тонкости оттачивая каждое движение, контролируя их по визорной записи. Петь я, конечно, не брался, но движения освоил вполне. Особенно нравилось мне то соло, где она в образе манты заклинает своего неверного возлюбленного прийти к ней, согреть своим телом, слить с душой душу… Мне казалось страшной несправедливостью, что этот тип ее не слышит, а если слышит, то не спешит утешить. В то время как мои душа и тело так и рвутся на призыв божественной манты…
В тот вечер я отчего-то был особенно чувствителен. От номера к номеру моя экзальтация нарастала, и когда началось то соло, я непроизвольно тоже принял форму манты и помчался вокруг бассейна, лавируя между зрителями. Пронзительно коснулась души ее первая мольба, вторая… и я взметнулся-таки из воды, рванул ветку и с коротким всплеском взрезал воду артистического бассейна. Еще никто ничего не понял, Леллинн возвышала свою мольбу, грациозно извиваясь всем манто, как в свете цветных прожекторов рядом с ней, над ней появилась черно-белая манта и стала на удивление синхронно вторить ее сладострастным движениям. Леллинн удивленно замерла, прекратив пение (музыка же продолжалась), и рванулась от меня в сторону, потом в другую… Не тут-то было: по наитию я применил школьный бойцовский прием, мгновенно выпустив присоски к ее коже. В результате даже во время этих бешеных конвульсий синхронность наших движений почти сохранялась. Леллинн метнулась было к купе декоративных водорослей, где скрывался режиссер, но тот видимо успел профессионально оценить синхронность движений и выигрышность ситуации в целом, что подтверждала всеобщая завороженность зрителей. Потому он шикнул на нее и велел музыкантам играть окончание другого, парного номера, тоже хорошо мне известного. Так мы на пару с Леллинн исполнили танец "экстази" и хотя присоски можно было уже отцепить, я не смог этого сделать: ведь то была кожа Леллинн…
За купой, куда мы вновь приплыли, барражировали две могучие гидры. Они с треском отодрали меня от суперзвезды и, заломив ласты, повлекли было в театральные дебри, на расправу. "Подождите! – воскликнула Леллинн. – Я хочу, чтобы он дождался окончания концерта. И не смейте его терзать!". Вот, собственно, и вся история моего знакомства со звездой.
– Постой, а что же было потом, после концерта?
– Но ведь ты спросил, как мне удалось познакомиться с Леллинн? Я честно рассказал. Теперь моя очередь спросить тебя кое о чем.
– О чем же?
– Да вот интересно, с кем я имею дело: с опытным самцом или желторотым юнцом? Потому что самец может в деталях представить, что было потом. А юнцу бессмысленно рассказывать о неведомых ему пока ощущениях. Скажу лишь, что Леллинн была в ту ночь ко мне очень добра. Но других свиданий у нас не было.
– Везунчик, а почему тебя Мостобоем назвали? Ведь судя по твоим рассказам, тебе продолжает везти? Или это несерьезное имя? Могли предложить другой вариант: например, Удачливый…
– Ты что, в самом деле, не понимаешь? Это ж верный способ накликать беду. Был удачливый Везунчик – и нету. Так что и ты кончай так меня называть. А почему Мостобой? В той стране, где я прогрессором был, началась вдруг гражданская война и через время стала жутко ожесточенной. Я пытался лавировать, но был вынужден примкнуть к одной из сторон.
Однажды "нашим" удалось прорвать оборону противника на одной из автострад, и в этот прорыв вошел бронетанковый полк, где служил и я. Одним броском полк достиг горной реки, через которую вел головокружительной высоты стальной мост, а за рекой располагался город мирных, но "чужих" жителей. Как в таких случаях поступают "наши" с "чужими", я уже знал. Поэтому я осознанно напросился в головной танковый дозор, перед мостом вероломно разоружил "товарищей" и позволил им бежать навстречу основным силам, а сам закупорил танком въезд на мост, собрал трофейное оружие и боеприпасы и стал ждать нападения "своих". Оно последовало довольно быстро, и поливали меня от всей души – но только из стрелкового оружия и гранатометов, опасаясь за сохранность моста. Танк был многократно пробит, но укрытие все равно давал, а убить пулями нас, конечно, сложно. Сдерживал я их несколько часов и, хоть экономил боезапас, он все же закончился. После чего пришлось имитировать самоубийство, бросившись с моста (трюк с "мячами" помнишь?). Позже я узнал, что "чужие" подоспели вовремя и мост отстояли. Но мне из этой страны пришлось скрытно эвакуироваться и прогрессорство свое на Гее завершить. Реакция руководителей Центра на мою выходку была неоднозначной, но поскольку инопланетные уши в итоге не вылезли, она была в целом одобрена и меня даже поощрили именем Мостобой.
– Да-а… Завидую. Год после выпуска – и ты уже с именем. В то время как другие ждут благоприятного случая по несколько лет. А то и вовсе со школьной кличкой век мыкают…