Отведя взгляд от окна, Кирстен опустила голову. В последнее время, появляясь в общественных местах, она старалась не показывать своего прекрасного лица, хотя любая другая, несомненно, гордилась бы им. Красота причиняла Кирстен только боль, такую мучительную, что иногда ей казалось, будто она заполняет все ее существо. Отчаяние охватило ее. Проще всего было бы пожалеть себя и постараться забыться. В последние несколько недель Кирстен не раз готова была сдаться, однако этого не произошло. Она и сама удивлялась, почему все еще сопротивляется, ведь теперь у нее не осталось ничего и было бы, конечно, лучше прекратить этот невыносимый и бесконечный фарс, в который превратилась ее жизнь.

Она тяжело вздохнула и подняла голову. Иногда Кирстен убеждала себя, что ей нечего стыдиться и все просто несправедливы к ней. Однако, став жертвой такой жестокой травли, поневоле забудешь о своей невиновности, а то и поверишь во всю эту ложь.

«Боже милостивый, — подумала она. — Как это со мной случилось? В свои тридцать шесть лет я осталась совсем одна. Ни друзей, ни работы — ничего». Возможно, она смирилась бы с этим, если бы Дэрмот Кемпбел оставил ее в покое. Но Кирстен понимала, что кампания Кемпбела еще только началась. День за днем он публиковал статьи о ней — лживые и абсолютно безжалостные. К ужасу Кирстен, другие газеты тут же подхватывали эти сплетни, добавляя к ним собственные оскорбительные подробности.

Кирстен очень сглупила, вернувшись сюда. Ей следовало бы знать, что Диллис, решив отомстить, использует всю мощь своей великой газетной империи.

Из-за этой несправедливости на глаза Кирстен навернулись слезы. Сейчас ей хотелось бы одного: убежать к Полу и почувствовать себя рядом с ним в безопасности, как это не раз случалось за последние пять лет. Но бежать было некуда. Чудесные дни на Лазурном берегу прошли безвозвратно.

У них с Полом Фишером было не так уж много друзей на Ривьере, но они были счастливы друг с другом. Пол не раз уговаривал Кирстен вернуться в Англию и жить нормальной жизнью. Порой и она подумывала об этом, но чувство к Полу побуждало ее оставаться возле него — Кирстен не могла бросить человека, который так любил ее.

Никто этого не понимал. Все видели только то, что их обожаемый Пол Фишер — великий актер, несмотря на свой возраст, был околдован Куколкой Кирсти, как называли ее средства массовой информации, которая, по их утверждениям, желает обобрать его.

Когда они впервые уехали во Францию, Пол сделал все, чтобы оградить их от посягательств прессы, хотя это было непросто. Скандал, как и положено, оброс пикантными подробностями и щекотал нервы: семидесятишестилетний Пол Фишер оставил театр, кинематограф и жену и сбежал с тридцатилетней Кирстен Мередит, телережиссером. Впрочем, пресса никогда не называла ее режиссером, а именовала чуть ли не шлюхой. Но разве кого-нибудь интересовала правда? Разве кому-то было дело до того, что она, Кирстен Мередит, впервые в жизни встретила человека, который любил ее, заставил поверить в свои силы и сделал все возможное, чтобы залечить раны, нанесенные ей в ранней юности. А что знало общество о супружеской жизни Пола? О том, как двадцать с лишним лет он терпел свою жену, одержимую манией величия? Ее интересовал только престиж Пола, всеми любимого и почитаемого. А Кирстен дала ему счастье в последние годы его жизни, и для нее он был всем — другом, братом, отцом и, что греха таить, любовником.

Теперь его не стало.

Кирстен почувствовала, как к горлу подкатил комок. Боже, как ей не хватало Пола, как хотелось поговорить с ним, спросить, как справиться с тем, что на нее свалилось. Кирстен очень удивило его завещание. Правда, он не раз говорил об этом, но Кирстен не знала, что он оставит ей все состояние и пожизненное право распоряжаться им. После ее смерти состояние Пола унаследуют трое его детей и дети Кирстен, если они у нее будут. Диллис, целый месяц игравшей роль безутешной вдовы, Пол не оставил ни гроша.

Диллис поступила весьма умно, решив не опротестовывать завещания — это не вызывало бы сочувствия к ней, ибо весь мир знал, что она богата, как Крез. Диллис через прессу передала Кирстен, чтобы та оставила деньги себе, заявив, что сама позаботится о детях. Если же Кирстен так бессовестна, что обвела вокруг пальца старика, впавшего в детство, и заставила его завещать ей все, тут уж Диллис может лишь развести руками.

Неудивительно, что пресса разгулялась вовсю, требуя, чтобы Диллис опротестовала завещание и отобрала у бессовестной стяжательницы Куколки Кирсти наследство, по праву принадлежащее детям Фишера.

Какой же расчетливой и хитрой была эта Диллис Фишер! Она обманула всех, объявив, что Пол впал в детство, хотя сама безусловно знала, что это чушь, а потому и не возбудила судебный иск. Диллис понимала, что ей не удастся доказать это, а других оснований у нее не было. Когда Пол принимал такое решение, ему наверняка и в голову не пришло, что этим он может причинить Кирстен такую боль.

Вдруг, словно очнувшись, Кирстен поняла, что очень долго ждет заказанного пакета с ужином. В баре уже стали гаснуть огни.

— Извините, — сказала она одному из официантов. — Мне все еще не принесли заказ.

— Боюсь, что для заказов поздновато, — ответил он, отводя взгляд. — Повар закончил работу час назад.

— Но я видела, как вы кого-то обслуживали, хотя я уже давно… — возразила Кирстен, но вдруг замолчала. Конечно же, официант узнал ее и даже не передал заказ.

Кирстен молча встала из-за стола и вышла на Фулем-Роуд. Пропади она пропадом, эта еда, у нее все равно нет аппетита. Хуже всего то, что всякий раз, когда она отваживалась выйти из дома, ее подвергали унижениям. «Интересно, — подумала она, — знает ли Диллис, как успешно осуществляется ее месть?»

Начался дождь, и Кирстен поспешила к дому на Элм-Парт-Гарденс, оставленному ей Полом.

Этот чудесный дом был гораздо просторнее и уютнее, чем казалось снаружи. Перед ним не было ни садика, ни ограды, а только площадка, вымощенная плитами. Зато позади дома был разбит прекрасный газон овальной формы с маленьким фонтаном посередине. Внутри дом напоминал лабиринт с множеством лестниц, потайных комнат с низкими дверными проемами, деревянными полами, покрытыми старинными восточными коврами.