Было.

Фава Рах, переживший погружение в разум без физических последствий, в скором времени, а если быть точнее на пятый день после этого, покончил жизнь самоубийством. Он повесился у нас в саду на любимом вишневом дереве сэра Дако. Печально. Вот кого-кого, а его было искренне жаль. Совершенно непричастная жертва чувств и эмоций, причем вызванных не своими делами и не своим грехом. Жаль. Действительно жаль. Ну да небеса ему теперь в судьях, раз так решил, значит, думал чем-то? Может, головой, а может, чем другим, поди теперь узнай.

А меня опять тошнит, все, что в меня питательного заливают, не задерживается во мне дольше получаса, зловонным потоком вперемешку с желчью вырываясь из искривленного от боли рта.

Мерзко, самому противно от своего бессилия. А еще я потерял Мака. Это была моя самая страшная потеря, от перегруза затрачиваемой энергетики погорели проводники-ниточки из драгметаллов в моих браслетах, считай до мяса прожигая кожу на моем теле. Только вот демоны с тем мясом, сгорели все мои труды, мои библиотеки и все мои еще не родившиеся проекты. Ох, как же мне плохо! Хорошо хоть не один, хватает заботливых и любящих рук, иначе бы не выжить. Да, мой Лисий, хоть он формально все же Пестика, вновь обрел своих жителей, так как со смертью Немнода призрак ушел. Я не сказал, что молодой Рах умер? Ну так он умер, не пережил он того погружения, сгорая без следа, наподобие меня сейчас. Легкая смерть. Незаслуженно легкая, по моему мнению, ну да я промолчу, не мое это дело. А вот Белой Смерти больше нет. Все, закончилась ее история, вольно или невольно, но я помог ей получить ответ на ее сокровенный вопрос: «За что?» Да, теперь, где бы она ни была, она знает, она своими глазами увидела все, что хотела, все, к чему стремилась все эти годы, все то, что помогло ей перейти границу смерти, чтобы добиться ответа на простой и может даже где-то глупый вопрос. Только вот боюсь, это не конец, если, конечно, я не сошел с ума. Говорить об этом никому не стал, но я ее иногда вижу, по ночам, когда мое измученное тело не в состоянии уснуть. Не Белую Смерть. Нет, не ее. Я вижу Адель, кроткую, тонкую, как тростиночка, молодую и хорошенькую девчонку, с копной иссиня-черных, разметавшихся волос, с полной грусти и печали, непередаваемой красоты, бездной глаз.

Может, и вправду рехнулся, а может… Не знаю. Потом, все потом. Устал я. Устал неимоверно. А может, сломался. Ну то, что сломался, в большей степени это точно, полчеловека осталось от прежнего. Даже магичить в прежнем пределе не могу, мало сил, погорел я капитально, любая, даже самая незначительная операция с энергетикой тут же вырубала меня похлеще доброго удара бейсбольной битой по голове, которая потом непрекращающимся гулом еще долго гудела, словно церковный колокол.

Долгие месяцы я валялся безвольной куклой на постели, изучая потолок и не находя себе занятия. Впрочем, не думаю, что занимался бы чем-то другим, сложись все более благоприятно. Как-то не хотелось никого видеть и даже разговаривать с людьми. Правда, от Хенгельман не удалось избавиться, ну да я такой наседке даже рад. Старушка нетребовательна к собеседнику, если и болтала, то не столько со мной, сколько веселя саму себя своим скрипучим голоском.

— Ты давай, Ульрих, не раскисай. — Она крутила и вертела меня в своих сильных руках, ловко обмывая очередной неприятный казус из выделений ослабленного организма. — Пусть структуры вязать не можешь, зато астральные проекции видишь, да токи в организме, если что, куда надо поможешь тельцу своему направить.

Хм. А что? И вправду, ведь не зря же мы с ней столько времени потратили на учебу? Я ведь не только врач, я еще и лекарь теперь, благодаря ее уму и стараниям. Спасибо тебе, добрая бабушка-некромант. Помогла мне не раскиснуть совсем, давая так нужную мне в этот момент пищу для ума и кропотливую и увлекательную работенку по латанию громадных дыр и ран своего организма. Хорошее дело ковыряться в болячках. Милое моему сердцу, особливо коли свои ранки пальчиком тыкать. Хоть и сказано — токи, да только мои жизненные силы изнутри больше походили на едва ползущие капельки дождя по мутному стеклу. Пришлось повозиться, возвращая все на круги своя, причем не мне одному, старик Дако прямо на глазах сдавал, сжигая себя в беспощадной перекачке энергии в мой ослабленный организм. Больше седины, меньше огня в глазах, устал он, устал сильно. Мы с Хенгельман пробовали образумить, да куда там, наорал на обоих, крепко, видать, перепугался за меня. Прости, Дако, прости своего нерадивого ученика. Вижу, что переживаешь и волнуешься, прости.

— Ты давай поправляйся, Ульрих. — Бабуля сидела как всегда рядышком, мешая в скляночках очередной отвар. — Дед уже еле ходит, меня совсем не слушает, как бы плохо ему не стало.

Да я то что? Стараюсь, что могу, делаю, ночами сам заснуть не могу, правда, хоть смог частично купировать боль, что уже целое дело, благодаря чему теперь хоть сидеть мог, не заваливаясь на бок, без посторонней помощи. Скоро весна, скоро. Уже не сегодня, завтра точно побегут капелью сосульки под крышами домов. День-то уже заметно на прибыль пошел, забирая минуты и часы у тихушницы ночи. Вон даже в руки перо смог взять, чтобы нарисовать на листке бумаги первую в этом мире инвалидную коляску. А что? Надоело до жути в четырех стенах сидеть. Девчата теперь по очереди, а иногда и дружной гомонящей толпой по часу катают меня по двору, нет-нет да втюхивая бедного инвалида в тот или иной сугроб. Эх, на речку хочу. Посидеть, на водичку бегущую подивиться, вот где душе и измученному телу будет покой и благодать. Так приятно иной раз, когда пусть еще и кусачий, но уже не злой ветерок холодит лицо. Днем солнышко так красиво играет радугой в кусочках льда, что невольно замираешь, подолгу забывая обо всем вокруг.

Но по-настоящему меня вернула к жизни злость. Да-да, она родимая, и кто бы вы думали, ее мне принес? Хех, жена, конечно, кто еще? Не то чтобы она меня сильно драконила, но вот разозлила порядочно. Эта хитрюга попыталась, мило хлопая ресничками, протащить парочку вроде бы невзрачных приказов и постановлений, хотя доподлинно знала о моем прошлом несогласии, мы ведь не раз уже их обсуждали. Скорей всего рассчитывала, что я не в себе и не читаю, что мне подсовывают.

Наивная.

Я из тех, кто в деревенских туалетах подшивки пятнадцатилетней давности от корки до корки прочитывает, прежде чем использовать по назначению, не то что документы за своей подписью. Привилегий ей, видите ли, больше захотелось. Ну да другого от нее и не ожидал, властная особа, такой палец в рот не клади, пополам туловище перекусит. Вот и пришлось в ускоренном темпе оживать, посверкивая глазищами по сторонам, что бы кто чего ненароком не уволок. Ну, это я, конечно, утрирую. Хотя кто его знает.

И вот, наконец, долгожданная весна. Эх, сейчас бы песиком по парку побегать да беспардонно на спине прямо на земле поваляться, предаваясь глупому счастью, но, увы, пока лишь инвалидное кресло и шарф потеплей на горло. Мне даже винца не предложили лизнуть на свадьбе калькуляторов. Шутка. Сквайр Энтеми и леди Нимноу скрепили официально свои отношения в первый день весны, и, вы не поверите, похоже, их чувства были искренни. Я не верил. Какое-то время, но должен признать, так не играют, так и вправду чувствуют симпатию друг к другу, такой взгляд невозможно подделать. Ну да, наверно, это ожидаемо, они немолоды и им сложно действительно не только по телу, но и что, наверно, главней, по уму, подобрать себе пару. Встречаются на свете такие винтики и шпунтики, с хитрой резьбой, что могут только друг с другом состыковаться, по другой резьбе не пойдет дело, и видимо, это как раз тот случай.

А через неделю после свадьбы стали разъезжаться гости. Замок покинула Альва, на прощание, говорят, с криками и другими сопутствующими звуками на пару с братюками Гердскольдами изрядно повеселившись в моей сауне. Покинула меня и моя милая бабушка наседка Хенгельман, возвращаясь в столицу. Мы довольно тепло попрощались, впрочем, обошлись без слез и лишних лобызаний. Жизни моей уже ничего не грозило, хоть я, похоже, надолго еще буду прикован к креслу. Уехала и бабушка де Кервье, на прощание шепнув мне на ушко: «Через год, милок, на главном балу, живой или мертвый, но что бы был!» Хм, как будто кто-то собирался с ней спорить, разве можно отказать такой милой женщине? Я бы настоятельно не рекомендовал.

Капитан с баронессой Пиксквар пока отложили свадьбу до лета. Ну да это «ихние хотелки», которые меня не касались. Мне заботой стал старик Дако. Заболел он, истощившись в заботах обо мне, болезном. Видать, надорвался. Теперь уже я сидел у его постели, блюдя его покой и отпаивая травками. Вредный старикашка ни на секундочку не умолкал, постоянно пеняя меня за дела мои тяжкие. Ну да поделом, будет мне впредь наука не совать свой нос не в свой вопрос. Вот только пациент строптивый до жути, то лежит, помирает, то вскочит и умотает куда по делам своим. Здоровья совсем нет, а бегает иным молодым на зависть. Мне так точно, я, к сожалению, на своих колесах далеко не умотаю, сил по-прежнему нет, только если просить кого. Благо Тиночка мне помощницей стала, но лишь по вечерам, солнышко-то уже для их породы опять кусачим стало. Тучки реденькие, лучи яркие, все, кончилась лафа у вампиров, опять вечера ждут, чтобы выйти куда по делам своим. Граф, их папенька, теперь был с ручками, отрастил благодаря бабушке-некроманту себе новенькие, мы теперь с ним в чем-то похожи. Голова и руки, а вот ножек пока не предвидится, ждем, когда подвезут в магазин, а то старые все разобрали.

Как в прежние времена стал марать руки и бумагу чернилами, по новой берясь за формулы и старые свои бумажные записи по созданию компьютера. Не могу я без него. Это просто незаменимая вещь при моей занятости, иначе или совсем рехнусь, или плюну на все, уйдя от дел. Вру, конечно, ничего я не брошу и никуда не уйду, жаба задушит после стольких стараний и сил наплевать на свои мечты и чаяния, но все равно тяжело.

Мои ночные бдения за бумажной работой помогала скрасить моя галлюцинация, а именно Адель в своем первозданном виде. Призрак или видение видел только я, о чем не спешил сообщать остальным. Мало ли, то, что я сошел с ума, еще не повод меня списывать со счетов. Милая девушка прозрачным контуром часто являлась по ночам ко мне, как-то смущенно, что ли, и застенчиво маяча где-нибудь за плечом. Хотелось бы проверить ее, войдя в эльфийское плетение, но сил у меня на это не было. Как я уже говорил, любое магическое действие вырубало меня похлеще хорошей дубины по голове. Неприятное состояние, эта беспомощность просто угнетала. Особенно по поговорке, око видит да зуб неймет. Астральные проекции, тонкие щупы, в общем, ювелирная работа, то, что я не то что не люблю, а просто не понимаю, о своем любимом Эббузе уже и мечтать не приходится. Хотя в этом и был плюс, я научился экономности, точности, а также аккуратности. Моя магия приобрела огранку, я стал более внимателен к деталям, от чего передо мной открылись новые горизонты, ранее не замечаемые мной. А уж о прорыве в области целительства и говорить не буду, здесь я уже был как рыба в воде, жаль только, не научился по щелчку пальцев исцелять, а то бы уже бегал пританцовывая.

Ну да не буду плакаться, оживаю потихонечку, и то ладно. Вон как природа торжествует, оживая после зимы, безжалостно круша лед на реке, слизывая белые снежные языки с земли и наполняя землю звоном ручейков талой воды. Кончилась зима, пройден еще год в этой новой истории моей жизни. М-да уж, наваристым выходит суп, все что хочешь можно найти в нем. Правда перченный сильно, ну да не маленькие уже, поморщившись, проглотим, лишь бы добавки не налили. Спасибо, что-то не хочется больше.

— Барон! Дурные вести. — В кабинет вошел Гарич, опуская голову.