С тех пор Уолтер не пытался никого приводить домой. Заводил романы со студентками из Колледжа Изящных Искусств, отвратительно вел себя со знатными наследницами, строя из себя высокомерного сноба, презирающего всех вокруг.

И вот на его кровати сидит девушка с неровно обрезанными волосами, девушка в краденой одежде и с крадеными минутами свободы. Механическая «пташка» из лигеплацкого борделя. И просит его прийти к отцу и сообщить, что он снова взялся подбирать на улицах «всякую дрянь».

Путешествие на Альбион займет десять дней по морю и шесть на дирижабле, с пересадкой во Флер. Хенрик даст ему отпуск и, может быть, даже не сдаст его комнату. Это будет стоит Уолтеру половины его сбережений, и после уж точно придется экономить и снимать похмелье виски с яйцом и перцем.

Эльстер задумчиво разглядывала что-то на дне чашки из-под кофе.

Был ли отец Уолтера плохим человеком? Ричард Говард, офицер и ветеран войны на Севере, суровый и не терпящий нарушений этикета и церемониала.

Что с ним стало после казни Джека и бегства второго сына? Сквозь время побег уже не казался Уолтеру правильным решением.

Всю жизнь он был вторым. «Джек и наш второй сын», — слышал он с детства. На Джека — вся надежда, он всеобщий любимец и пример для подражания. Уолтер — просто еще один мальчик, который вечно позорит отца и старшего брата.

Когда Джека арестовали, отец пришел к Уолтеру и сказал, что теперь он наследник рода Говардов и что ему предстоит исправлять ошибки брата. Что на него теперь ложиться еще больше ответственности, чем лежало на Джеке. Уолтер высказал все, что думал о своем новом положении, о Джеке и о роде Говардов. Вечером он забрал личные сбережения и несколько вещей и купил билет на корабль в Лигеплац.

Ему сказали, что это зеленый остров, где находится несколько резиденций влиятельных людей Кайзерстата. Что там красивые пляжи, развитая инфраструктура и люди, которые не задают вопросов. Уолтеру подходило. Язык он знал прекрасно и говорил почти без знаменитого альбионского акцента, четко проговаривая все звуки. Язык был похож на чеканный марш: Кай-зер-стат. Ли-ге-плац. Уолтеру нравилась несхожесть с мягким и полупрезрительным языком Альбиона. Даже его имя здесь звучало резче и злее — Вальтер.

Эльстер. «Сорока». Совсем не похоже на большинство других слов на этом языке. Мягче, плавнее, и даже любимая на Кайзерстате «р» в конце мягко вибрировала, а не обрубала слово. Эльстер, которой нужна помощь. Эльстер, которая выбрала из сотен тысяч людей на Лигеплаце именно того, кто никогда не мог пройти мимо бездомного котенка, и кого сумма в чеке для Джейн Бродовски ничему не научила. Того, кому, пожалуй, стоило наконец поговорить с отцом.

— Поехали, — просто сказал Уолтер. — Только сначала я соберу вещи и куплю тебе все, что нужно в дорогу. Ты не будешь воровать, ни пока мы вместе, ни в доме у моего отца, если я устрою тебя туда, ни там, куда я тебя устрою, если к отцу не выйдет. Ясно?

— Уолтер! — обрадованно взвизгнула она, вскакивая с кровати и обнимая его за шею.

«Четверть века прожил, а из меня как вили веревки, так и вьют», — усмехнулся про себя Уолтер, обнимая Эльстер, которая не думала его отпускать.

Она была теплой, и сквозь рубашку он чувствовал тонкие, выпирающие кости. Это металлический каркас?.. Никак не удавалось осознать, что он держит в объятиях искусную подделку. Скорее уж Эльстер напоминала ему котенка или щенка из тех, кого он подбирал в детстве на улице — тощее, несчастное создание, мгновенно отогревающееся в руках и начинающее оглушительно мурчать или вилять хвостом.

— Ладно, я еще ничего не сделал, — неловко сказал он, отстраняясь.

— Ты первый, кто пообещал мне что-то правда хорошее. А можно еще кофе? У вас его так варят, я никогда не пробовала такой вкусный…

— Можно, — улыбнулся Уолтер, отчетливо понимая, что веревки из него будут вить до старости.

Ему все равно нужно было сказать Хенрику, что он отправляется в путешествие.