— В покупке коня греха нет и быть не может. Пусть слобода сирот содержит, коли мужи ее разбоем промышляют.

— Не сговоритесь, стало быть, сами… — понимающе кивнул князь. — Желаете, чтобы я вместо вас решал. Я ведь решу, служивый… Хотя… Пятнадцать гривен и трех коней отдать, а одного из жадности оставить? На безумца ты не похож… Человек бывает либо жадным, либо честным. Но не то и другое вместе! Что скажешь? — повернулся правитель к воеводе.

— Мыслю я, княже, промысловики наши ссору нашли с кем-то из путников. Во время сечи один из коней без всадника ускакал. Его-то потом и подобрал прохожий случайный. Опосля ему серебро предложили, он и взял. Коли так, служивый наш в ссоре никак не замешан. Тот, кто промысловиков на меч взял, трех коней оставшихся переловил и в святилище отвел.

— Да, это разумно. На правду похоже. А ты что скажешь, волхв?

— Мыслю я, человек сей честен, но разумен. Ему требовался конь заводной, он его себе и оставил. А все прочее богам передал, дабы душу от греха очистить.

— Пятнадцать гривен отдать, а одну лошадь пожадничать? — громко хмыкнул воевода. — Человек бывает либо жадным, либо честным, княже. Но не то и другое вместе!

— Коли боги привели коня к этому смертному, значит, желали, чтобы кара была обращена именно за него, — отрезал волхв. — Не за этот грех, так за другой.

— Когда боги желают наказать человека, они обходятся без помощи нас, смертных.

— Тихо! — вскинул руки Всеволод. — Здесь суд творится, а не торговля идет базарная. А ты ответь мне точно, служивый: готов ли миром со слободой и родичами промысловиков уговориться?

— Нет, князь Угличский, — твердо ответил ведун. — Не о чем мне с ними договариваться.

— А ты, старшина слободской? Уверен ли ты в правоте своей? Не намерен ли обвинение свое отозвать?

— Нет, княже, — мотнул головой выборный. — За мною правда.

— Хорошо. Коли так, слушай мое решение, новгородец Олег, слобода меховая и весь люд угличский. Проведя по обвинению слободы супротив служивого, здесь стоящего, полный сыск, узнал я, что ссора между ним и промысловиками случилась недавняя. Посему был у новгородца Олега явный повод душегубство свершить, и конь одного из пропавших, в его руках оказавшийся, сие подтверждает. Но показал сыск сей и то, что не искал служивый ссоры и стараний для свершения душегубства никаких не прилагал. Конь же в руках его оказался путем странным, от прочего добра промысловиков сгинувших отдельно. И вижу я в деле сем столь много противоречий, что без прямого указания богов небесных верного ответа получить не могу. Воевода, вели принести служивому два щита, бо у него я токмо один вижу. Старшина! Я хочу видеть родича сгинувших безвестно Родионовых, дабы родич этот отдался на волю Белбога и помог нам принять решение верное.

Князь перевел дух, дожидаясь, пока будут выполнены его указания. Щиты для поединка дружинники вынесли почти сразу. С поисками родича погибшего вышла некоторая заминка, но вскоре из толпы кого-то вытолкали вперед.

— Три щита и меч родичу передайте, — распорядился Всеволод и повысил голос: — Слушайте меня, люди угличские! Сим назначаю божий суд по делу пропажи промысловиков из меховой слободы. Коли боги укажут на служивого как на татя и душегуба, надлежит ему выплатить виру по сорок гривен за каждого мертвого мужа! Коли сложит он живот свой на поединке, надлежит разделить его добро между семьями, а коли свыше сорока гривен окажется, то добро излишнее надлежит передать в городскую казну. Коли жив останется новгородец, то обязан он виру выплатить, а коли не сможет, то будет выдан семьям погибших головой вместе со всем добром, женой и детьми, ежели таковые имеются. Если же боги укажут на невиновность новгородца, будет он с того часа считаться невиновным, и со всякого, кто после того посмеет обвинять его, хулить, серебро спрашивать али иначе к душегубству причислять, указываю штрафовать на две гривны, одну в пользу служивого, другую в пользу княжеской казны. Все ли меня слышали? От примирения слобода и новгородец Олег уже отказались, посему решения сего менять я более не намерен. Воевода, начинай.

— Слушаю, княже, — кивнул воин и выступил вперед: — Слушайте меня! Здесь ныне божий суд творится, а не поединок кровавый. Мы желаем знак богов получить и ничего более. Понятно? Посему: коли кто из вас без трех щитов окажется, тот признан проигравшим суд будет. Коли кто из вас неспособным к продолжению боя окажется, признан будет проигравшим суд. Коли кто из вас побежит с поля, проигравшим суд будет считаться. Вы слышите меня? Упавшего, оружие утерявшего, щита лишившегося добивать не сметь! Сей поступок к простому душегубству приравнен будет и судим так же! Вы слышите меня?

Правила божьего суда за время скитаний Олег слышал не раз, а потому внимал вполуха, глядя на своего будущего противника. Худощавый мальчишка лет пятнадцати, в рубахе, выцветших штанах и кое-как сшитых поршнях, он побледнел как мел еще до начала поединка, хотя и подпрыгивал, покачивал тяжелым мечом, страшно шевелил нижней челюстью, явно пытаясь хоть как-то себя подбодрить.

— Что это за сикарака, воевода? — перебил он воина, указав на мальчишку саблей. — Вы хотите, чтобы я дрался с этим тараканом? Какой это, к лешему, суд! Я же убью его одним плевком и растирать не придется! Воевода, я воин, а не убийца детей! Дайте мне нормального противника, не превращайте в клоуна!

— Что он сказал?! — сжал подлокотники унизанными перстнями пальцами Всеволод. — Я не слышал воевода!

— Один миг, княже, — поклонился тот и крута нулся на месте: — Старшина! Кто этот котенок? Кого вы выставили на поединок?