— Чего ты хочешь?
— В гареме свои правила, госпожа, а у нас тут свои. Хочешь, я расскажу тебе о них? Мы люди бедные, нам не дарят шелков и драгоценной яшмы… Зато у нас есть еда, а у тебя нет. Одна лепёшка — таэль. Чашка риса — таэль. Хочешь булочку или пирожок? Плати по таэлю.
— У меня нет денег.
— Неужели? У любимой наложницы его высочества и нет денег? Тогда, может, отдашь серьгу или браслет? Как раз хватит на оставшееся.
— Убирайся, навозный жук, — процедила я, отворачиваясь. Почему-то стандартное оскорбление для евнухов его взбесило.
— Ах ты, мерзавка! — судя по звону, вторая плошка разделила судьбу первой. — Ты ещё не поняла, где находишься?! Милость его высочества тебя не спасёт, его здесь нет и не будет! Закрой рот, ведьма, если не хочешь, чтобы тебе вырвали язык, никакие твои уловки тебе не помогут!
Не отвечая, я вернулась на топчан. Я понятия не имела, могу ли я ещё распоряжаться своими деньгами, и если да, то как это сделать. Послать записку? Попросить кого-нибудь принести? Просто дать слово? Спросить можно было только у этого подлеца, но на него и смотреть-то не хотелось.
Ночь прошла скверно. Скопившееся молоко было даже некуда сцедить, грудь тянуло, казалось, что под кожей находятся раскалённые камни, при каждом движении дёргавшие болью. Неподвижность, впрочем, тоже не спасала, мне так и не удалось найти удобную позу для сна, так что я лишь иногда задрёмывала и быстро просыпалась. И вот теперь я сидела, голодная и несчастная, глядя на светлеющее окно и гадая, сколько времени я тут проведу, что от меня нужно императрице, и не стоило ли поступиться гордостью и отдать вымогателю хотя бы серьгу.
На второй из вопросов, впрочем, я получила ответ в то же утро. Когда рассвело окончательно, издалека донёсся какой-то шум, а потом пара тюремщиков, только что не пятясь, подвели к моей камере несколько женщин в шелках и драгоценностях. И в одной из них я со все возрастающим удивлением узнала её величество. Её сопровождали неизменная Юнэ Манэй и две служанки: Чжу и какая-то незнакомая.
— Приветствую ваше величество, — я, стараясь не морщиться, встала на колени и поклонилась, следуя этикету. Один из тюремщиков отпер дверь, и процессия вошла в мою камеру. Я попыталась поймать взгляд Чжу, однако она смотрела куда угодно, только не на меня. В руках у второй девушки был короб, и служанки, повинуясь кивку императрицы, открыли его и принялись расставлять на столике блюда и чашки. Нос защекотали аппетитные запахи.
Ты, наверное, голодна? — императрица ласково улыбнулась. — Я принесла тебе вкусной еды.
— Я безмерно признательна вашему величеству… — растерянно проговорила я. Её величество ещё раз улыбнулась.
— Оставьте нас, — чуть повернув голову, велела она. Служанки вышли, тюремщики тоже исчезли с глаз. Только одна барышня Юнэ осталась стоять как статуя, видимо, её приказ не касался. Императрица присела на топчан и жестом пригласила меня сесть рядом.
— Кушай, — видя, что я медлю, сказала она. — А мы пока побеседуем.
Я несмело взялась за палочки.
— Ваше величество, могу я спросить… что с моей дочерью?
— Не беспокойся, дорогая, о ней хорошо заботятся. Она с няньками уже доставлена во дворец Полночь, ей нашли хорошую кормилицу. Когда его величество вернётся во дворец, он выберет малышке имя.
Я отправила в рот кусочек рыбы в маринаде, чувствуя одновременно облегчение и напряжение. Ксиши ничего не грозит, слава богу, император намерен признать внучку, и императрица не против, несмотря на то, что бросила меня в темницу. Но раз кормилица, раз дворец Полночь… значит, быстро я отсюда не выйду. Либо меня выкинут из дворца без дочери. И с каких это пор я стала для императрицы дорогой?
— Скажи, Соньши, ты ведь любишь моего сына?
На этот вопрос был возможен только один ответ: