— Забавно то, что я уже не считаю, что она убила бы Оландона. Она любит его. Но я боюсь снова оказаться запертой в башне. Вряд ли я смогу пережить это.

Спуститься по стене из моей комнаты было одним делом. Комната в башне находилась намного выше.

Мы приходим к Старому Озеру. Но этот образ потускнел после мрачной истории моей жизни.

— Я прошу прощения, я не хотела рушить… — мои слова оборвались, когда меня заключили в яростные объятия.

— Никогда не извиняйся, Лина. Это твоя мать должна извиняться, — говорит он и отодвигается так, что я могу видеть его лицо.

Я никогда не видела его таким разгневанным. Я киваю, задержав дыхание.

Мы начинаем возвращаться. Кедрик открывает рот, чтобы заговорить. Я слышу, как он переводит дыхание, когда делает это.

— Оландон когда-нибудь предлагал тебе описать твоё лицо? — наконец спрашивает он.

Я продолжаю идти, мои руки сжаты за спиной.

— Да, — говорю я. — Я рассказала ему то, что только что рассказала тебе, и после этого сказала никогда больше этого не предлагать.

— За тобой всё ещё следят? — спрашивает он.

— Иногда. Но довольно реже с тех пор, как прибыла ваша делегация, вероятно, мама слишком занята тем, чтобы следили за вами, — говорю я.

— Знаю. Малир и Рон получают массу удовольствия, сбивая их с пути, — говорит он.

Я смеюсь, пытаясь представить эту картину.

— Ты когда-нибудь позволишь мне увидеть своё лицо? — спрашивает он, но я уже качаю головой.

— Нет, Кедрик… Я не могу. Мне жаль. Пожалуйста, пойми.

Мысль о том, чтобы снять вуаль, наполняет меня ужасом. Существует слишком большой риск, что меня поймают или кто-нибудь расскажет моей матери.

Он долго время не говорит, и я в тревоге иду рядом с ним.

— Кедрик. Ты должен пообещать мне, что эти сведения не попадут ни к кому другому. Даже к твоему брату, Королю Джовану.

Я не хотела, чтобы моя история стала всеобщим достоянием или повлияла на отношения Гласиума с моей матерью.