Рука схватила прозрачную емкость, подняла ее, покачала, будто взвесила. В тот же миг ярко представилось, как мое послание прибивает к далеким берегам. Его находят люди, вскрывают, читают. Удивленные лица, глаза исполненные сострадания, взгляды, устремленные куда-то в неведомую даль.

– А есть ли в этом смысл? – я вздрогнул, услышав свой хриплый голос. – Да, бутылка это пластик, а он практически вечен. Да, мое послание может путешествовать сотни лет! А я? Я смогу столько ждать?

Удивительно, но слова, напоенные отчаяньем, произнесенные вслух, взбодрили меня. Я даже привстал немного, то ли от удивления, то ли от страха. Наверняка от страха, вон как холодок пробежал по спине, руки задрожали! Блокнот выскользнул из ослабевших пальцев, плюхнулся в воду, поплыл подальше от меня, плавно опускаясь на дно.

Дрожь в руках передалась фонарику. Его луч заметался по мягким отвратительного ярко-оранжевого цвета стенкам спасательного плотика. Свет отразился от зеркала водной глади, осветил мою согнутую пополам фигуру. Застыл, продолжая мерно подрагивать. Я, с удивлением осознавая, что впервые за последние дни вижу себя, принялся разглядывать ноги, руки, туловище…

Пожалуй, вполне приличный вид, как для человека, оказавшегося среди моря внутри надувного плотика. На мне оранжевый с черными полосами (наверняка под цвет временного моего плавучего убежища) гидрокостюм. Хороший он, добротный, качественный, несмотря на вырванный кусок ткани в области груди, в нем тепло и очень даже комфортно.

Дыра на груди. Странная дыра, материал будто оплавленный, будто кто-то огнем прожег. «А вдруг это след зубов хищника, который впился в прорезиненную ткань, потянул ее на себя, вырвал клок? Порвал костюм, отхватил кусок живой плоти! – мрачные мысли, страшные мыли. – А может, так все и было? Может, очень даже может, на это и пятна намекают те, что вокруг дыры! Размытые они, почти сливаются с оттенком ткани, лишь немного темнее, гуще, кажутся бурыми, напоминают застывшую кровь. Было? Похоже на то, вот только боли нет. Шок?».

Изо всех сил стараясь сдержать порождающий панику страх, я принялся ощупывать место вокруг раны. Смотреть не решился, не смог себя заставить. Глаза непроизвольно закрылись, доверяя первичный осмотр чувству осязания. Пальцы коснулись груди рядом с тем местом, где зияла страшная дыра. Ощупали гидрокостюм, проникли под него. Подсознательно я почти смирился с тем, что вместо кожи коснусь лишенных живых тканей ребер со следами мощных зубов. Напряжение росло. Пальцы дрожали, готовые моментально отпрянуть, но нет, ничего подобного не было, я ощущал только мягкий материал одежды, надетой под костюм и ничего более. Вообще ничего: ни раны, ни боли, ни дискомфорта.

Это стало лучшей новостью последних дней. Пробудилась уверенность. Сильное чувство, настолько сильное, что я даже решился открыть глаза. Резко повернул на себя фонарик, наклонил голову. Оттянул ткань облегающего костюма, увидел тельняшку, сухую и относительно чистую, под ней виднелась кожа, моя, целая и невредимая. Довольный тем, что видели глаза, я глубоко вдохнул, намереваясь испытать грудную клетку в действии. Вдохнул и тут-таки поморщился. То ли мне это показалось, то ли так все и было, но от гидрокостюма несло мертвечиной. Скорее всего, не одежда тому причина, виною были пятна, то ли примерзшей, то ли присохшей к стенам плота темной субстанции отвратительного происхождения. Точно помню, меня несколько раз вырвало. Тогда, раньше, когда все только начиналось…

Луч фонаря снова скользнул вниз и остановился на левом моем бедре. Осветил его. Перескочил на правое. Снова на левое. Нет, тут смотри, не смотри, а разница на лицо. Левая нога чуть не в два раза толще правой. Такого не должно быть!

Как только пальцы коснулись утолщения, я взвыл от боли. Яркие пятнышки, которые и до того плясали перед глазами, закружили в кровавом хороводе. Тело свела судорога, меня пронзил разряд, сродни электрическому току, на него отозвалась каждая клеточка, добавляя что-то свое в насыщенный коктейль далеко не самых приятных ощущений. Захотелось кричать. Совладать с этим чувством не было сил, как не было и повода отказать себе в столь мизерном удовольствии. Над бурным морем пронесся громкий вопль. Была в нем боль, был страх, было отчаянье.

То, что произошло после, можно считать действием исключительно рефлекторным. Думать не приходилось, управление телом взяло на себя подсознание. Единственное, что мне оставалось – смотреть на то, как руки вылавливают из-под воды аптечку, достают маленький шприц, наполненный прозрачной жидкостью, срывают колпачок, втыкают иголку в ногу рядом с больным местом, сдавливают резервуар. Быстротечное мгновение адской боли за ним бесконечность подлинного блаженства!

Укол подействовал мгновенно. Цветные пятнышки перестали веселиться, а скоро и вовсе разбежались. Исчезла боль, постепенно вернулась способность думать. Пришло понимание очевидного факта: «У меня проблема, но я научился с ней справляться, следовательно, укол далеко не первый. Опыт чувствуется, умение. Вон как натренировался, быстро, четко, почти на автомате. Интересно, куда я выбрасывал шприцы?».

– Немедленно взять себя в руки! – решительно скомандовал я и, выполняя команду, схватился левой рукой за правое плечо. Крепко сжал пальцы. – Так-то лучше. Теперь соберись с мыслями и вспоминай, что происходило до того, как ты здесь очутился! Думай, кто ты, и каким образом оказался на плоту неведомо где?

Взять себя в руки оказалось делом гораздо более простым, нежели заставить голову работать. Не хотела она мне помогать, да даже и не пыталась! Тут еще и рука с фонарем отличилась. Принялась метаться она в тесном пространстве, изображая замысловаты фигуры. Может это последствия укола? Странная реакция, наверняка что-то нервное…

Нервное это или нет, но луч света долго еще прыгал по полукруглым стенам, по залитому водой мягкому полу. Блики слепили, часто сменяющиеся картинки не лучшим образом действовали на уставшее сознание. В освещенный круг попадали герметичные пакеты с едой, покрытые толстым слоем воды, какие-то книги (скорее брошюры), разорванные в клочья, пластмассовые обломки чего-то, что совсем недавно было электронным прибором. Думаю, то была рация, возможно, спутниковый телефон. Среди прочего фонарик вырвал покоящийся в толще вод открытый блокнот, до чего же быстро он ушел под воду! Никакой в нем плавучести, зато смотрится оригинально, такие себе письмена на дне.

– Да, ничего не поделаешь, зашла в тупик моя затея с письмом. Бумага размокла, писать более не на чем. Да и что писать! Кому? Зачем?

Свет погас. На этот раз не спонтанно, я сам его выключил. Пусть с памятью моей проблемы, но истина есть истина – нужно экономить. «Нужно все экономить, в том числе и энергию. Никто не скажет, сколько мне еще болтаться в этих мрачных водах. Батареек, это я точно знаю, у меня нет, есть лишь с десяток фонариков. Не могу сказать, откуда они взялись, то ли производитель плота не поскупился, то ли я проявил смекалку, готовясь к отплытию. Неважно все это, в любом случае надолго их не хватит, нельзя об этом забывать, если хочу выжить. Конечно, если хочу выжить, а хочу ли я этого, тот еще вопрос».

Сами собой глаза закрылись. Нахлынуло спокойствие. Настоящее, ни с чем несравнимое. Даже волны, которые все еще развлекались, слегка подбрасывая надувную игрушку с человеком внутри, несколько умерили свой пыл. Плот чуточку выровнялся, лишь покачивался он, легко так, будто убаюкивал.

Сквозь наступившее спокойствие прорвался громкий крик, противный, надрывный. Я знаю, так чайки кричат. Очень уж голосистые они создания. Хотя, может, все не так? Может, его и не было, крика этого? Может, показалось? Нет, наверняка показалось, ведь чайки, я почти уверен, означают берег, а где тот берег, если куда ни глянь – тьма непроглядная…

Удалось поспать. Сидя. Не могу сказать как долго. Может, несколько минут, может, часов. Глубокий сон, настоящий, с приятным сновидением. Возможно, оно не полностью было приятным, возможно, я вспомнил только приятную его часть. Не знаю. В любом случае я здорово отдохнул. Настолько, что даже улыбнулся себе невидимой в темноте улыбкой. В благодарность за улыбку подуставшая моя память выдала фрагмент воспоминания. Нечеткий, неяркий, может статься это и не воспоминание вовсе, а лишь частичка сна в той приятной и непонятной его части.