— Верно, лет двадцать назад. Тебя тогда давно уже не было.
— Он с подцепил на вилку крошечный огурчик и вздохнул, демонстрируя покорность судьбе.- Ладно, разливай уже, сколько можно?
— Тебе как — полную, или по справедливости?
Казаков оценивающе посмотрел на полулитровую бутылкус этикеткой «Ржаная». Та была опорожнена почти наполовину.
— Полную. Прояви уважение к хозяину дома. И к пожилому человеку тоже, между прочим…
— Пожилой? Это ты, что ли? — фыркнул насмешливо гость и потянулся через стол. Водка, булькая, полилась в стакан, наполняя его до самой кромки. Гость поднял бутылку, зачем-то посмотрел сквозь неё на лампу, и набулькал себе. Его стакан — такой, же гранёный, вмещающий стандартные двести граммов, — тоже наполнился до краёв и даже с мениском.
— Истинный дзен в том, чтобы разлить поллитру на три полных стакана. — глубокомысленно произнёс гость. — И — не выпить. Ну что, вздрогнули?
— Погоди… — Казаков, до которого начала доходить некоторая неправильность происходящего, выпрямился на стуле. — Это ты что, в своём, как его…
— Зурбагане. — подсказал гость. Стакан он держал на старорежимный манер — четырьмя пальцами, оттопырив мизинец.
— Это ты в своём Зурбагане таким штучкам научился?
— Каким?
Казаков зажмурился, потряс головой. А когда открыл глаза — оказалось, что стакан собеседника налит едва ли наполовину.
…он что, отхлебнуть успел? А, ладно, по сравнению со всем остальным это такая мелочь…
— Вздрогнули. — твёрдо сказал он и поднёс стакан к губам.
В тот день Казаков работал дома — готовил к записи очередной фильм. Разложить реплики по актёрам, проставить тайм-коды, паузы — обычное дело, без которого запись полуторачасового фильма вместо положенных двух — двух с половиной часов может занять все четыре и вымотать нервы всем занятым в ней — от актёров, до паренька-звукача за пультом. Занимало это занятие часа два-два с половиной, в зависимости от плотности текста и качества перевода (руководство студии требовало из соображений экономии пользоваться онлайн-переводом, восполняя машинные косяки на этапе редактуры) и требовало немалой сосредоточенности. И когда в прихожей раздался звонок, Казаков не сразу даже сообразил, что происходит. Домашний телефон в последние годы превратился в элемент интерьера, владелец пару раз ловил себя на мысли, что он, наверное, уже отключён. Скажем — за неуплату. Но, видимо, деньги всё же списывались со счёта, и древний, советских ещё времён аппарат изредка подавал признаки жизни — хотя Казаков уже забыл, когда в последний раз давал кому-нибудь «городской» номер.
Вот как в этот раз. Пластмассовая, цвета слоновой кости, с чёрными кнопками коробка протарахтела, наверное, раз десять, прежде чем он стащил с головы наушники, выбрался из кресла и добрался до прихожей. Несколько секунд смотрел на аппарат — может, раритет передумает и замолкнет? Но тот упрямо выдавал трель за трелью, давая понять, что так просто отделаться от него не удастся. Тогда Казаков вздохнул и покорился действительности — снял трубку с прозрачных пластмассовых рычажков и поднёс к уху.
— Алле?
Это тоже была привычка — когда-то, ещё в студенческой юности он приучил себя отвечать таким вот манером, подражая кому-то из актёров старых, ещё довоенных фильмов. Тогда это почему-то казалось очень остроумным; со временем заблуждение рассеялось, а привычка — вот, осталась, и хорошо известна всем его постоянным телефонным собеседникам.
— Это Пётр Петрович?
Голос был мужской, нестарый, даже не пожилой и… странно знакомый.