— Полседьмого. Слушай, Горыныч, давай по чуть-чуть.

Через полчаса они сидели на открытой террасе ресторана «Южный», пили фирменный коктейль с одноименным названием, составленный из ста граммов водки, ломтика лимона и кусочка льда, и вспоминали события десятилетней давности. Впрочем, вспоминал в основном курчавый, а Горыныч слушал, рассеянно разглядывая центральную улицу. Час пик прошел, схлынул сосредоточенный поток тружеников города. Вечер вступил в свои права, сияли холодным светом газоразрядные лампы на магазине «Охотник», что напротив, тянуло прохладным осенним ветерком. Внутри приятно выделялось хмельное тепло. Горыныч слушал и удивлялся, как много малозначительных и несущественных деталей люди помнят о своих студенческих годах.

— Первый раз я тебя увидел на зачете у Бальтазара, — говорил курчавый. — Бальтазара помнишь? Неужели забыл? Как же, Бальтазаров, заклятый друг всего униженного и оскорбленного студенчества!

— Помню, помню, — успокоил Горыныч.

— А про китайский волчок помнишь?

— Про волчок? — удивленно переспросил Горыныч.

— Так если ты волчок забыл, как же ты можешь Бальтазара помнить? Да ты здоров ли, друг мой? — курчавый подозрительно посмотрел на Горыныча. Ты же меня тем волчком перевернул, я, может быть, во всякую ненастную погоду тем волчком мучаюсь. Да-а, — курчавый перешел к разговору с самим с собой, — главный Бальтазаровский вопрос, а главное — не вопрос, а ответ. Знатный ответ. Я долго кровопийцу изучал, я ему пять раз зачет сдавал. Ты знаешь, Горыныч, он всем один и тот же вопрос задавал. Билет послушает, покемарит, а потом достанет вдруг из кармана китайский волчок, кругленький такой, снизу красный, а сверху белый, и ножка у него сверху беленькая, крутанет его за ножку, волчок немного повертится и на ту самую ножку становится, — курчавый крутанул рукой перед носом Горыныча и щелкнул пальцами. — Вот так. Тот долго на ножке вертится. А после он и спрашивает у бедного студента: «Почему?» И все, абсолютно все знали, что будет Бальтазар волчок крутить, и даже все знали ответ! Но не правильный ответ, а тот ответ, который нужно было сказать, чтобы Бальтазар удовлетворился. Ну, по первому разу никто не верит, что такое может быть, и пытается объяснить оригинальное природное явление. Начинает накручивать про моменты сил, трение качения, про всякие там кориолисовы ускорения. Бальтазар даже головой кивает, вроде как одобряет, ну а в конце и говорит: «Что за чепуху вы тут мне несли?». И злой такой становится и кричит: «Следующий!». Следующий приходит побашковитее, про энергетический принцип ему завирает, про то, про се. Бальтазар, конечно, дураком его обзывает, говорит, тупицы вы отборные. А ему-то нужно всего было сказать, — курчавый сделал паузу и изрек не своим голосом: — «Волчок потому переворачивается, что низ у него красный, а верх белый.» Конечно, совестно такое при товарищах говорить, вот народ и мялся, надеялся на снисхождение. Но Бальтазар не знал снисхождения, сволочь была отъявленная, без страха и упрека. В конце концов народ ломался, говорил, чего надо, и зачет получал. Я же пять раз ему сдавал. Ну, думаю, собака, хрена ты от меня получишь. Я в анналы полез, стариков с пятого курса нашел, говорят, бесполезно, Сидоров, все ему так отвечали, и не таких обламывал; и наверх писали, и на низ, у него там лапа; так что можешь посопротивляться, конечно, для очистки совести, и услади ты его уже, неужели жалко. А мне жалко! Противно врать, нет, я, конечно, не ангел, врать приходилось, но тут же, извини меня, физика, чистая природа. Как же я могу природу оскорблять, ведь она, бедная, фундаментальным законам подчиняется, а не директивным документам.

— А ты уверен? — перебил однокашник.

— То есть? В каком смысле? — оторопел Сидоров.

— Ну, что природа фундаментальным законам подчиняется? — однокашник загадочно улыбнулся.

— Ты че, шутишь, что ли? Погоди, дай, доскажу…

— Ладно, ладно, я слушаю. Дальше, — примирился Горыныч.

— В общем, пошел я в пятый раз сдавать, ничего не решил, думаю, по обстановке выяснится, — продолжал Сидоров. — Оставалось нас таких двое. Бальтазар меня вызвал первым и спрашивает: «Так как же у нас с китайским волчком?» Смотрю я на него, собаку, думаю, врезать бы тебе сейчас по очкам, инквизиторская рожа. Эх! — курчавый вынул соломинку из фужера и допил залпом фирменный коктейль. — Сказал я ему, собаке, про колер. Ох, и рожа у него была довольная, ты себе не представляешь. Ведь он, наверно, от бабы такого наслаждения не испытывал, как от меня. Я даже пожалел, думаю, сколько он еще таких удовольствий за свою жизнь поимеет. Вышел я как оплеванный, встал у дверей, и захотелось мне на того, второго посмотреть. Ну каюсь, наверно, решил посмотреть, как другие ломаются, чтобы самому не так противно было. То есть, как бы по-бальтазаровски вылечиться, я тогда и подумал: наверно, этот собака Бальтазар тоже от чего-то лечился нами, при помощи волчка китайского. В общем, смотрю, вызывает он этого мальчишечку, достает игрушку, ставит ее на стол и крутить начинает. Вертится бальтазаровский волчок на белой ножке. И вдруг этот мальчишечка лезет к себе в карман и достает оттудова такой же точно китайский волчок, но с красным верхом, и закручивает рядом. Господи, думаю, что же это, так просто?! А Бальтазар весь посинел, схватил зачетку того парня и — в дверь, да мне по носу и заехал. А после Бальтазара в больницу увезли, где вскоре и почил от инсульта. Я даже на похороны ходил. У него родственников, оказывается, никого кроме дочки, но и та не плакала. Кстати, там я себе жену и нашел, вот так, Горыныч.

Горыныч, не зная, что сказать, многозначительно покачал головой, мол, вот она, судьба непредсказанная.

— Так ты знаешь, кто этот мальчишка был?

Горыныч пожал плечами.

— Ты и был, Горыныч, — курчавый достал ломтик лимона и встряхнул фужер, на дне которого завертелся истаявший кусочек льда.

— Не обижайтесь, Сидоров, — дружелюбно сказал Горыныч. — Я теперь, кажется, вспомнил.

— Я не обижаюсь, — ответил сокурсник. — Я ж понимаю, что для тебя это — так, эпизод. Я потом за тобой следил, и не один я, Горыныча все знали и уважали. Говорили, вот это будет теоретик. Потому никто не удивился, когда твою дипломную на кандидатскую выдвинули. Ну, думаю, прогремит, Горыныч, по всей стране. Куда же ты пропал после университета? Я все журналы первое время просматривал, искал твои работы. Ничего не нашел. Я уже грешным делом, извини, похоронил тебя, думаю, помер мужик, раз его не слышно. А он вот где, в нашем болоте. Как же так?

— Так сложились обстоятельства.