— Что? Что ты сказал?
— Человек с дубом. Я сам слышал, как они это говорили. А другие…
— Ерунда. Ты что-то перепутал.
— Нет, это правда.
— Вы, безмозглые евреи, верите во все, что угодно. Ну-ка иди отсюда. Оставь меня в покое.
Машина и фельджандармерия оставались до полной темноты, а позже вечером в отдалении послышался треск выстрелов.
— Вроде бы стреляют, — заметил кто-то.
— Слышите? Это бой.
Где-то вдалеке свет прорезал тьму, вспыхнул огонь. По этому поводу были высказаны сотни предположений. С точки зрения Шмуля, на бой это было совсем не похоже. Он припомнил небо над крематорием, выстреливающее искрами и языками пламени. Эсэсовцы отправляли тогда в топки венгерских евреев. Запах пепла и дерьма наполнил небеса. Ни одна птица не рисковала пролететь сквозь такое. Внезапно стрельба закончилась.
К утру загадочные автомобили исчезли. Но ход вещей так уже в прежнее русло и не вернулся. Заключенных построили в колонну и по ухабистой дороге повели сквозь лес. Стоял февраль, большая часть снега уже растаяла, и только местами все еще оставались снежные пятна; между тем пошел дождь, земля покрылась грязью, которая налипала Шмулю на сапоги. По обеим сторонам дороги темнел лес, густой и холодный. Для Шмуля это был лес из мрачных немецких Marchen[4], полный троллей, гномов и ведьм; лес, в котором пропадают дети. Его охватила дрожь, хотя он не так уж сильно замерз. Эти люди любили свои темные леса, мрак, причудливую паутину света и темноты.
Колонна прошла около двух километров и вышла на желтую, покрытую пятнами снега поляну. С одной стороны поляна заканчивалась земляным валом, с другой, ближней, тянулась бетонная дорожка. Среди деревьев сгрудилось несколько домиков.
— Ребята, — сказал сержант, — прошлой ночью мы тут устроили небольшое представление для наших гостей, и нам бы хотелось, чтобы вы помогли навести порядок.
Охранники выдали заключенным деревянные ящики и направили их к рассыпанным в грязи вдоль дорожки кусочкам меди. Шмуль поднял одну такую перепачканную грязью штучку — это оказалась использованная гильза от патрона — и почувствовал, как его колени стали неметь от холода, а в пальцах началось покалывание. На ящике, который он держал в руках, обнаружилась надпись готическим шрифтом. Опять вычурная птица и двойная молния СС. Он вяло подумал о том, что могут означать остальные буквы. В первой строке было написано: «7.92 mm X 33 (kurz)», под ней — «G. С. HAENEL, SUHL», а в самой последней, третьей строчке — «STG-44». Немцы во всем оставались рационалистами, они хотели приклеить бирку с названием к каждому предмету во вселенной. Может быть, именно поэтому Шмуль и ходил уже около года с пометкой «JUD».
— Ну и пострелял же он вчера! — сказал любитель курить трубку другому охраннику.
— Лучше бы мы использовали эти патроны под Курском, — горько заметил тот. — А теперь они ублажают этим больших шишек. Просто безумие. И нечего удивляться, что американцы уже на Рейне.
На протяжении следующих недель это действо повторялось неоднократно. Однажды несколько заключенных были подняты среди ночи и куда-то уведены. То, что они рассказали утром, было очень интересно. После того как заключенные собрали гильзы, немцы обошлись с ними особенно радушно, словно они были друг другу приятелями. Была даже пущена по кругу бутылка.
— Немецкий продукт.
— Шнапс?
— Именно. Сказочная штука. Мгновенная шуба. Согревает до самых костей.
По рассказам этих людей, большой начальник (Шмуль знал, что это мастер-сапожник) тоже был там. Он расхаживал среди заключенных и спрашивал, хватает ли им еды. Угощал сигаретами, русскими папиросами и шоколадом.