— Да он небось отнекиваться станет, — предположила Александра Васильевна. — Знаете как? — начнет с больной головы на здоровую. Мол, я не я, лошадь не моя… я, мол, не за голову!.. это она за голову!.. вы его разве не знаете?
— Вот я ему повалю! — пригрозил Клейменов. — Будет ему лошадь! Гони его сюда!.. А сама собирайся, Твердунина, собирайся! Минут через пятнадцать секретарша тебе телефонограмму по Ч-тринадцать передаст.
Александра Васильевна ахнула и выронила трубку.
— Что? Не слышу! — дребезжал в мембране голос. — Твердунина! Ты чего? Але! Але, Твердунина!
— Михаил Кузьмич! — залепетала она, чувствуя, как тошнота подступает к горлу. Перед глазами все плыло, голос дрожал и срывался. — Может быть, не надо по Ч-тринадцать? Я ведь по Ч-тринадцать уже однажды… зачем? Может быть, простым переводом? Ну пожалуйста!..
Клейменов хмыкнул.
— Вот уж не ждал от тебя, голубушка, — укоризненно протянул он. — Что это еще такое — не надо?! Это как понимать? Замараться боишься? Соратникам не доверяешь? Ты это брось! Дисциплина есть дисциплина. Давай-ка без этих! Стыдно!.. Ладно, считай, ты не говорила, я не слышал… Собирайся, Твердунина, собирайся!
Маскав, пятница. Чай из душицы
Загремело вдалеке железо, бесстрашный дервиш сказал: «Наполним чашу!..» — и Найденов погрузился в огромное гулкое пространство.
Габуния, напряженно скособочившись на лавке, приоткрыв рот и вытаращив черные глаза, смотрел в дальний конец коридора, где тускло сияло пятно электрического света. Курчавые волосы на его висках медленно шевелились. Казалось, кто-то невидимый чуткими пальцами перебирал их один за другим легко касался, заставляя дрогнуть и приподняться, затем отпускал — и волосок возвращался на прежнее место, но уже не черным, как прежде, не смоляным, а кипельно белым — как будто его на мгновение погрузили в серебряную амальгаму.
Найденов безвольно следил за этим завораживающим процессом, испытывая не страх, а только терпкую горечь.
Сплющенное время не позволяло думать связно, от пункта к пункту. Волосы на висках Габунии все шевелились и белели… железо звенело… голос дервиша легким эхом еще пульсировал между голыми стенами камеры… Странное, гипнотическое чувство умиротворения… скорее бы… и уже тогда свет… чистота… одиночество…
А как же Настя?
Он вспомнил о Насте — и тут же время треснуло, с натугой потекло… седой как лунь Габуния привстал… дервиш поднял голову… в конце коридора что-то грохотало.
Она даже не знает, что с ним! И не узнает никогда!
Найденов выругался.
В дверь подвала колотили какими-то железками.
— Зачем, а? — проговорил Габуния заплетающимся языком.
Снова грохот… гул… потом тяжелое аханье… голоса… крики…
В конце коридора показались люди… но это были не охранники.