Журналистка надула нижнюю губу, вздохнула и, понурив голову, произнесла:

– Простите.

Том зашел в совмещенную гостиную с кухней и, обошел Алессию, словно рассматривал диковинное животное, которое видел в первый раз. Она недовольно поморщилась, но не собиралась терять лицо еще и перед Аскендитом.

– Так что именно произошло? – спросил Дима, садясь на высокий стул за кухонным островом, и жестом пригласил Алессию сесть на соседний стул.

Журналистка присела, перекинула ногу на ногу и подцепила каблуком перекладину.

– Тут такое дело…

– Говори чуть тише, на втором этаже спит Ева.

Алессия кивнула и продолжила:

– Я сидела, отдыхала у себя дома после перелета… и в мою дверь позвонили… – черная бровь Аскендита изогнулась дугой. Алессия кинул взгляд на Тома и продолжила: – Я открыла, а там оказался Филипп. Он сказал, что Владыка смерти узнал о моей силе…

– Алессия хватит, – не выдержал Том, который стоял за ее спиной, скрестив руки на груди. Он вывалил все как было на самом деле и рассказал о поцелуе Алессии и Филиппа, о ее слезах. А потом добавил: – Я вообще не понимаю, как можно быть такой двуличной? Почему ты не рассказала о том, что встречалась с Филиппом? Тогда получается, он тебя не похищал на интервью с Мортисом…

Глаза Алессии вспыхнули:

– Да что ты знаешь? Я не обязана перед тобой отчитываться! – прокричала она, вставив несколько бранных словечек.

– Я попросил потише разговаривать, – буркнул Аскендит, вновь откручивая крышечку бутылки и раздумывая, что не мешало бы выпить что-то покрепче.

Алессия и Том продолжали приглушенно словесно грызться, а Дима встал, подошел к бару и, выбрав одну из бутылок, плеснул в бокал виски. Он порылся в ящиках и достал припрятанные сигареты. Щелкнув зажигалкой, Дима сделал затяжку, но не испытал облегчения.

Он так устал…

Чувство усталости преследовало его последние недели. И дело не в том, что он хотел спать, ему просто хотелось, чтобы его не трогали. Дима устал принимать серьезные решения, быть главным, быть Ла Дэвлесс. Когда-то ему это приносило удовольствие, он находил в этом утешение, отдушину, но теперь…

Все стало казаться бессмысленным…

Марина предала его. Снова… Самым смешным было то, что он не мог ее ненавидеть. И от этого становилось тошно.

Доказательства не имели значения, его сердце говорило, что Марина не могла по собственному желанию предать его.

***