— И ничего не глупости, — упрямо замычала Манька.

— Подожди, Мань, — перебила я ее, — но почему олух? Она же девочка!

— Кто?

— Ну, Маня-то девочка! Это мальчиков можно называть олухами. А нам-то надо говорить по-другому!

— И как это по-другому? — прищурилась Ба.

— Олухки? — предположила я.

— Дяяяяяяяя? — Ба с кряхтеньем наклонилась и сдернула с ног вязаные носки. — Вспотеешь в светских разговорах с вами!

— Может, олушки? — подала голос Манька. — Или олушочки?

Ба положила один носок на другой, скатала в причудливый комочек и убрала в карман фартука. Нащупала резинку в волосах, затянула выбившиеся пряди в хвостик.

— Олушочки — это вы в точку, — хмыкнула она. — Обе-две олушочки! Счастья полные штаны! — И, увидев наши вытянувшиеся лица, тут же предостерегающе подняла руку. — И не надо мне тут демагогию разводить из-за полных штанов, ясно? Это выражение такое, ничего более! Пойду готовить мясо, а то заговорилась я тут с вами.

Как только Ба вышла из комнаты, Манька тут же метнулась к письменному столу, выдернула какую-то тетрадку и вывела крупными буквами на пустой странице: «ПУРДИКУЛЕЗ». Потом стала быстренько что-то записывать.

— Ты чего? — заглянула я через ее плечо.

— Пишу, чтобы не забыть. Потом твоего папу спрошу. Уж он-то точно знает, есть такое заболевание или нет.

И, крепко надавливая указательным пальцем на ручку, Манька вывела под «ПУРДИКУЛЕЗ-ом»: «Смертельное забаливание!!! Чешуться пятки и живот урчит». Поразмыслила чуть-чуть, вздохнула и перед «урчит» добавила «б».

— Надо, чтобы бурчал, а не урчал, — объяснила она, — «бурчит» звучит страшнее, так?

— Аха, — выдохнула я. — Вообще-то, Маньк, когда ты говорила про синктомы, ну, там, про пятки чешутся или живот бурчит, у меня все так и было.

— Да? — оживилась Манька. — А ну-ка ложись на мою кровать. Ну как? Пятки чешутся?

Я пошевелила пальцами на ногах и крепко прислушалась к пяткам. Они у меня мигом зачесались.

— Чешутся, — жалобно протянула я.

— Ага, — оживилась Манька, — а живот бурчит?