Сережа принес из прихожей черный ранец первоклассника и водрузил его на стол. Отец наугад достал одну из тонких зеленых тетрадей и принялся ее листать. На первой же странице обнаружилась косая черта с точкой и несколько подчеркнутых букв.

– Я же говорил. – Александр удовлетворенно откинулся на спинку стула. Мужчина посмотрел на ребенка, который с искренним изумлением разглядывал исчерканные страницы и, казалось, даже не помнил, как все это писал и когда кто-то успел что-то проверить. Отец презрительно скривился, схватил сына за шею и стал тыкать лицом в раскрытую тетрадь.

– Кто это сделал? Я тебя спрашиваю, кто это сделал?! – шипел он. – Двоек, говоришь, не получал? Да что ты еще, кроме двоек, можешь принести?

– Нет же…

– Что «нет же»?

– Оценки нет, – захныкал Сережа.

– Потому что тебя пожалели. Ты так жалок, что тебе даже оценки не ставят.

– Оценки нет, – бессмысленно повторял мальчик, понимая, что сейчас трагедия все-таки произойдет и на школьных брюках появится мокрое пятно.

Отец еще раз ткнул его лицом в тетрадку и отпустил, брезгливо глядя на размазанные кляксы, появившиеся на бумаге, и на следы черточек и галочек на детском лице.

– Получишь двойку – ты нам с матерью больше не сын. Посмотрим, сколько тебя там жалеть будут, – процедил Головкин-старший, вновь открывая толстый журнал, посвященный достижениям науки и техники.

Сережа усвоил урок и ни разу не принес домой плохой оценки. Впрочем, он подозревал, что дело было в жалости учительницы, которая всегда как-то чересчур по-доброму относилась к нему, слишком участливо выспрашивала о том, как у него дела и приготовил ли он домашнее задание.

За Головкиным закрепилось место за третьей партой в центральном ряду. Никому не нравилось здесь сидеть, так как учительница имела привычку именно возле нее рассказывать новую тему. Пересаживаться без разрешения учителя было нельзя – незачем приятелям сидеть рядом и без конца шушукаться на уроках. Иногда расшалившихся школьников разводили по разным частям класса, и тогда, случалось, у Сережи появлялся сосед по парте. Однако Головкин, все это время мечтавший о том, как будет сидеть рядом с кем-то, чувствовал панический страх, который сжимал горло, едва к нему кто-то подсаживался. Учительница сразу поняла, что мальчик плохо переносит повышенное внимание, поэтому старалась не вызывать его лишний раз к доске. Все письменные задания Сережа выполнял с легкостью, редко получая за них оценку ниже пятерки.

По утрам отец продолжал обливать его холодной водой, хотя это случалось уже не каждый день. Благополучно отсидев положенное количество уроков, Головкин вместе с большинством одноклассников бежал в музыкальную школу, чтобы постигать основы сольфеджио и вокала. Никаких особенных способностей к музыке у него не наблюдалось, но и хуже других он не был. Окончить музыкальную школу считалось своего рода хорошим тоном, признаком интеллигентности. Все ребята, конечно, жаждали освоить гитару, чтобы по вечерам во дворе блистать своими навыками. Но обычно их отправляли либо в класс пианино, либо в класс флейты. Особенно талантливые обучались игре на скрипке, а те, кого природа не наградила музыкальным слухом, – на гитаре, ударных или балалайке.

Очень скоро большинство мальчишек поняли, что посещать музыкальную школу вовсе не обязательно, и стали пропускать занятия. Конечно, играть на гитаре хотелось всем, но часами сносить крики учителя по сольфеджио или терпеть удары линейкой по пальцам на занятиях по специальности было не очень весело. Гораздо интереснее провести время во дворе – гонять мяч или общаться с компанией, вечно торчащей возле гаражей.

Сережа посещал все занятия, поэтому, несмотря на весьма скромные способности, обычно имел неплохие оценки. Проблема заключалась в том, что перейти из класса в класс в музыкальной школе можно было только одним способом – выступив на показательном концерте-экзамене. Участие было обязательным для всех учеников. Школьники классом постарше исполняли более сложные произведения, а начинающие готовили простенькие музыкальные пьесы или народные песни. В конце первого года обучения Головкин должен был принять участие в таком концерте. Он знал свою незамысловатую пьесу досконально, несколько месяцев подряд репетировал и мог даже во сне исполнить ее безупречно, но в день концерта ему неожиданно стало плохо.

Сережа все же отправился на концерт. В школе все стояли на ушах. Девочки впервые пришли не в форменной одежде, а в бархатных платьях. Естественно, тут же начали отлетать ленточки и пуговицы. Кто-то убегал рыдать в туалет, кого-то учителя отправляли переодеваться из-за слишком яркого наряда или недостаточно торжественного вида (обычно это относилось к мальчикам, которые явились в школьной форме с ободранными локтями, засаленными и перепачканными в чернилах манжетами). В суматохе никто не замечал Головкина, который вплоть до своего выхода сидел на приставном стуле в зрительном зале. По мере того как приближалась его очередь отправиться на сцену, он бледнел и зеленел, из-за чего у него под глазами все отчетливее проступали темные круги.

– Сергей Головкин. Первый класс. Флейта. Музыкальная пьеса… – произнесла учительница в темно-бордовом платье. Договорить она не успела. Сережа почувствовал подступившую к горлу тошноту, сорвался с места и выскочил из зала. Женщина запнулась, извинилась перед зрителями и начала объявлять следующего ученика. Мальчик опорожнил желудок в коридоре, заглянул украдкой в актовый зал, понял, что его имя просто пропустили, и направился к выходу. Он пока не знал, что скажет матери, но твердо решил ни при каких обстоятельствах не возвращаться в музыкальную школу.

Летом все одноклассники разъехались по пионерским лагерям и дачам, а Головкин остался в Москве и все каникулы бессмысленно слонялся по улицам Левобережного района. Однажды он вышел из дому раньше обычного. Стулья возле рядов зеленых гаражей пустовали. Обычно здесь заседали счастливые автовладельцы и их приятели. Здесь они чинили машины и бытовую технику, обсуждали новости и, конечно, выпивали. Местные мальчишки обожали крутиться поблизости в надежде, что их примут в компанию взрослых. Иногда такое действительно случалось. Какой-нибудь добродушный дедок подзывал пацанов к себе, чтобы те подержали инструмент, пока он в очередной раз пытался реанимировать свой «ВАЗ-2101». Сережа подошел к пустующим стульям и стал с интересом разглядывать табуретку с привинченной к ней доской, которая использовалась в качестве стола. Тут же, возле одного из гаражей, громоздилась ломаная мебель и груда разного хлама. Повсюду валялись бычки от сигарет. Вероятно, вчера мужики засиделись допоздна, выпили лишнего и скурили пару пачек. Под ногами попадались как окурки дешевых папирос, так и недокуренные сигареты какой-то зарубежной марки. Мальчик принялся их собирать. Когда набралось штук двадцать, он направился за гаражи. Там, на небольшом островке, окруженном деревьями, в учебное время, прогуливая занятия, любили околачиваться школьники постарше; младшие курили свои первые сигареты и пробовали алкоголь. Сейчас это место пустовало. Сережа достал из кармана спички, купленные в соседнем универмаге, и попробовал зажечь сигарету. Первая затяжка заставила его закашляться, но он с упорством продолжал «тренироваться», представляя, как всех поразит, когда начнется учебный год. Никто из одноклассников еще не умел курить, все смеялись над приятелями, рискнувшими потянуть бычок и заходившимися в кашле. Если научиться курить по-взрослому, то есть шанс произвести фурор в классе. Все будут восхищенно смотреть на него, спрашивать закурить. Нужно только раздобыть денег на пачку сигарет…

Очень скоро Головкин всерьез пристрастился к табаку, сохранив эту привычку до конца жизни. Иногда казалось, что курить для него важнее, чем дышать, – так много сигарет уходило за день. В те годы этим увлекались абсолютно все. Сформировалась целая культура. Можно курить и общаться, тем самым чем-то себя занять. Если не знаешь, что делать, – затянись сигаретой. Никто не восхитился его летним достижением, но одноклассники, которые уже пристрастились к никотину, приняли Сергея за своего. Он стал частью коллектива. Тонкая, вьющаяся струйка табачного дыма, кажется, связала его с другими людьми.