Аля легкомысленно пожимает плечами:

– Ну, Майорка – это ведь так далеко… А в Москве я все равно жить не стану. К чему мне Москва, мне, знаешь, и тут хорошо…

Такие у нее критерии.

Логика на Алю не действует, приводи хоть пятьдесят аргументов. Аля их внимательно выслушает, а потом спросит как ни в чем ни бывало:

– Ну и что?

И вся стройная архитектоника рассуждений мгновенно рассыплется.

Действительно – ну и что?

Много раз я пытался ей объяснить, что она совершенно напрасно со мной связалась. Я – никто и, скорее всего, останусь никем. У меня не будет ни дома, тем более на Майорке, ни приличной квартиры, ни денег, ни социального статуса. Это цена моей личной свободы, цена независимости, которая для меня дороже всего. К сожалению, так устроен наш мир: хочешь быть в нем свободным – оставайся никем. А как только с вожделением потянулся к чему-то, как только, пусть бессознательно, чего-либо возжелал, сразу же оказываешься в цепях, порвать которые уже невозможно.

Примерно так я ей говорю.

Однако Аля эту мою онтософию пренебрежительно отметает.

У нее свое бытийное исчисление, и внутри него – иная ценностная шкала.

– Что значит – никто? Что значит – никем? Ты – это ты, и ничего больше не нужно…

Вот как она мне отвечает.

И это такой аргумент, против которого не возразишь.

Да и не хочется возражать.

Так – значит так…

В любви она не стонет, не вскрикивает, не лепечет бессмысленных фраз, которые всегда немного смешны, не мечется, не требует никаких заверений и клятв, но будто прислушивается к какой-то эфемерной мелодии, к песне без звука, без слов, к тому, из чего возникают потом музыка и стихи. И мне кажется иногда, что вот сейчас она исполнит эту загадочную мелодию, зачарует, окутает маревом, сведет с ума, а потом, вдохнув воздух любви, опять упорхнет туда, куда земному человеку доступа нет.

Никакими силами ее не вернешь.

Аля, впрочем, придерживается другого мнения.

– Никуда я не упорхну, – говорит она. – Ты здесь – значит, и я тоже здесь. Зачем нам что-то еще?..