Плутарх приводит чрезвычайно важные цифровые подробности, говоря, что Александр потерял здесь три четверти своего 120-тысячного войска, то есть девяносто тысяч бойцов. Из устья Оби (Инда) «флоту он велел плыть, имея Индию справа; начальником его назначил Неарха, а главным кормчим Онесикрита. Сам он двинулся сушей через землю оритов, прошел через величайшие лишения и погубил столько людей, что боеспособного войска не вывел из Индии и четвертой части. А было у него пехоты 120 000, а конницы около 15 000… С трудом за 60 дней пересекло войско эту страну; войдя в Гадросию, люди оказались среди полного изобилия, так как ближайшие цари и сатрапы все заготовили» [49, 66].

Зимуя в устье Оби, Александр сжег корабли, потому что было очень холодно и потому что другого горючего материала под рукой не было. Потеряв бóльшую часть флота и не имея под рукой леса, Александр вынужден был повести войско пешим порядком и понес на этом пути такие людские потери, которые сопоставимы с катастрофическим поражением.

Арриан тем не менее подчеркивает аспект тщеславия, толкнувший Александра на эту часть похода: «Александр пошел этой дорогой, хорошо зная, как она трудна (это говорит только один Неарх), только потому, что услышал, будто из тех, кто до него проходил здесь с войском, никто не уцелел, кроме Семирамиды, когда она бежала от индов. И у нее, по рассказам местных жителей, уцелело только 20 человек из всего войска, а у Кира, сына Камбиза, только 7, не считая его самого» [8, 6, 24, 1–2]. Действительно, не что иное, как неуемное тщеславие Александра, послужило причиной гибели практически всей его армии.

Курций Руф в свойственной ему манере живо описывает паническое бегство и гибель трех четвертей завоевателей. Подивившись в приморье на одичавших неандертальцев и «израсходовав свои запасы, македонцы начали терпеть нужду, а потом и голод, и стали питаться корнями пальм, так как произрастают здесь только эти деревья. А когда и этой пищи стало не хватать, они закалывали вьючных животных, не жалели и лошадей, и когда не стало скота, чтобы возить поклажу, они предавали огню взятую у врага добычу, ради которой и дошли до крайних восточных стран. За голодом последовали болезни: непривычный вкус нездоровой пищи, трудности пути и подавленное состояние духа содействовали их распространению, и нельзя было без урона в людях ни оставаться на месте, ни продвигаться вперед – в лагере их угнетал голод, в пути еще больше болезни. Однако на дороге оставалось не так много трупов, как чуть живых, умирающих людей. Идти за всеми не могли даже легко больные, так как движение отряда все ускорялось: людям казалось, что чем скорее они будут продвигаться вперед, тем ближе будут к своему спасению. Поэтому отстающие просили о помощи знакомых и незнакомых. Но не было вьючного скота, чтобы их везти, а солдаты сами едва тащили свое оружие, и у них перед глазами стояли ужасы предстоящих бедствий. Поэтому они даже не оглядывались на частые оклики своих людей: сострадание заглушалось чувством страха. Брошенные же призывали в свидетели богов и общие для них святыни и просили царя о помощи, но напрасно: уши всех остались глухи. Тогда, ожесточаясь от отчаяния, они призывали на других судьбу, подобную своей, желали и им таких же жестоких товарищей и друзей [31, 9, 10, 9–16].

В описании этой части зимнего похода 325 года ряд подробностей удивительным образом совпадает с таковыми в зимнем походе 329 года. Упоминаются одни и те же народы – дранги, арахоты, гедросы, инды; один и тот же сатрап, оставленный у арахотов, Минос или Менон (правда, он умер и был заменен Сибиртием); описано одинаковое поведение гедросов: они отказались от битвы с Александром. Эти совпадения позволяют предполагать, что речь идет об описании одного и того же события. Античные историки, можно предполагать, разорвали его на две части, и ту часть, где описывались холода и снега, изъяли из описания похода «после устья Инда», а его не грех и повторить: «Войско, заведенное в сии пространные пустыни, где большее время года лежат чрезвычайные снега, вечная мгла покрывает небо и день столь уподобляется ночи, что едва можно различить ближайшие предметы, претерпевало все бедствия: голод, стужа, чрезмерная усталость и отчаяние овладело всеми. Множество погибло в непроходимых снегах, во время страшенных морозов множество ознобило ноги и лишилось зрения; другие удрученные усталостью упадали на лед и, оставшись без движения, от мороза цепенели и после уже не могли подняться. Товарищи помогали им, не было другого средства к избавлению, как понуждать себя идти, тогда посредством движения кровь получала свою натуральную теплоту, а члены некоторую силу.

Царь, мучимый горем и стыдом, поскольку именно он был причиной стольких страданий, отправил людей к сатрапу парфиев Фратаферну, чтобы тот доставил ему на верблюдах сухого провианта; и других начальников ближайших провинций он оповестил о своем бедствии. И те не замедлили прийти на помощь. Таким образом, спасенное от голода войско было, наконец, приведено в пределы Кедрозии. Область, где царь остановился, чтобы восстановить силы измученных воинов, была исключительно обильна всякими запасами» [31, 9, 10, 17–19].

Гедросы были великодушны и не стали добивать Александра, а накормили его войско и отпустили с миром. Александровы историки нечестным образом выставили дело так, будто гедросы сдались, испугавшись мощи Александрова войска: «Этот свободный народ, проведя всеобщую сходку, сдался ему; со сдавшихся он не потребовал ничего, кроме продовольствия» [31, 9, 10, 5]. Спасшись от неминуемой гибели и позора, Александр решил устроить триумфальное шествие. «Дороги в селениях, через которые проходил его путь, он приказал устлать венками из цветов; у дверей домов поставить кратеры и другие объемистые сосуды, наполненные вином; на повозках сделать настил, чтобы они могли вместить больше воинов и украсить их наподобие палаток, покрыв одни из них белыми одеждами, другие – драгоценными цветными. Первыми шли друзья и царская когорта, украшенная венками из пестрых цветов; с разных сторон слышались звуки лир и пение флейтистов; пирующие воины ехали на повозках, разукрашенных по мере возможности, обвешанных особенно блестящим оружием. Сам царь и его спутники ехали на повозке, обильно уставленной золотыми чанами и золотыми же большими кубками. Семь дней подряд двигалось войско, предаваясь, таким образом, вакханалиям – готовая добыча, если бы только у побежденных нашлось мужество выступить против пиршествующих. Клянусь богами, достаточно было бы тысячи трезвых мужей, чтобы захватить празднующих триумф воинов, семь дней упивавшихся и отягощенных обжорством. Но судьба, определяющая форму и цену всех вещей, и на этот раз обратила позор в славу. И современники, и потомство удивлялись тому, что хмельные солдаты прошли так по землям, еще недостаточно покоренным, а варвары принимали явное безрассудство за самоуверенность» [31, 9, 10, 25–28].

Действительно, удивляться есть чему даже нам, живущим в третьем тысячелетии. Как это могло случиться, что армия Александра, ослабленная потерей трех четвертей своего личного состава, обративши позор в славу, упивалась, как после победы? Почему не нашлось тысячи смелых мужиков, чтобы добить врага? Намек на ответ делает честный Плутарх, утверждающий, что армия Александра Македонского в это время двигалась безоружной: «Восстановив свои силы, македоняне в течение семи дней веселой процессией шествовали через Карманию. Восьмерка коней медленно везла Александра, который беспрерывно, днем и ночью, пировал с ближайшими друзьями, восседая на своего рода сцене, утвержденной на высоком, отовсюду видном помосте. Затем следовало множество колесниц, защищенных от солнечных лучей пурпурными и пестрыми коврами или же зелеными, постоянно свежими ветвями, на этих колесницах сидели остальные друзья и полководцы, украшенные венками и весело пирующие. Нигде не было видно ни щитов, ни шлемов, ни копий, на всем пути воины чашами, кружками и кубками черпали вино из пифосов и кратеров и пили за здоровье друг друга, одни при этом продолжали идти вперед, а другие падали наземь. Повсюду раздавались звуки свирелей и флейт, звенели песни, слышались вакхические восклицания женщин. В течение всего этого беспорядочного перехода царило такое необузданное веселье, как будто сам Вакх присутствовал тут же и участвовал в этом радостном шествии» [49, LXVII].

Психологически невозможно себе представить такое безудержное веселье после гибели большинства твоих сослуживцев, если только ты сам только что не избавился от неминучей смерти. Другое дело, если уцелевшие воины Александра были пленены, приговорены к смерти, но в последний момент смертная казнь была заменена хозяйственными работами. Наподобие того, как работали на наших стройках пленные немцы после Великой Отечественной войны.

В Коране, в главе 18, есть пассаж, связанный со строительством Александром стены и ворот против Гогов и Магогов, и в нем упоминается какая-то плата. Местный царь говорит: «Зулькарнейн! Гог и Магог причиняют беды на этой земле; не представить ли нам какую плату тебе на то, чтобы ты поставил стену между нами и ними?» Александр согласился и построил стену и Медные ворота. Но возникает вопрос, что за плата упоминается в священной книге мусульман? Образ Александра, пришедший к нам из глубины веков, никак не позволяет считать его мелким калымщиком, прибывшим на Крайний Север строить народнохозяйственные объекты, пусть и за крутую зарплату. На мой взгляд, эта плата больше похожа на расплату, своеобразную контрибуцию, наложенную победителями на побежденного. Тогда все логично увязывается: и безмерная радость уцелевших воинов Александра по поводу окончания войны и возвращения домой, и то, что войско возвращалось безоружным, и то, что непокоренные гедроссы не нападали на бражничающих македонян.

Любопытно, что в тех самых местах, где, по моим предположениям, разворачивались эти события, у ненцев бытует легенда о том, что после грандиозной войны и примирения огромное количество самого разнообразного оружия было закопано в землю. По сообщению норильского краеведа В. В. Денисова, легенды указывают на берега озера Туручедо, что километрах в 25 на северо-восток от села Потапова.

Итак, пребывание Александра Македонского в Сибири представляется несомненным, но было оно совсем не победоносным. Похоже, Александр едва унес ноги, и то лишь потому, что гадросы на вечевом собрании его пожалели и позволили ему уйти. И действительно, вид бегущих в панике македонцев был таким жалким, что у великодушных людей пропадала жажда мести.

Здесь можно было бы многое сказать о судьбе других завоевателей, приходивших на Русь, но я ограничусь одним. Если бы поражение, нанесенное Александру русскими сибиряками, не было изображено учеными греками и римлянами как его победа, у многих воинственных последователей Александра поубавилось бы охоты идти войной на Русь.