Я киваю.
Она бросает сумку возле двери и идет по коридору.
– Я приготовлю нам чай.
Она скрывается в кухне, расположенной за углом.
Как только она уходит, я хватаюсь за стойку перил, на меня наваливаются воспоминания этого утра. Тяжесть тела Уилла на моем теле, согревающее тепло его рук и горячей обнаженной кожи. Его губы, целующие мою шею, опускаясь все ниже, утренняя щетина, легонько царапающая мои груди, живот. Мои пальцы, зарывающиеся в его волосы. Вода, стекающая по мускулистому торсу Уилла, когда он выходит из душа, прикосновение его пальцев к моим в тот момент, когда я подаю ему полотенце. Его гладкие, теплые губы, тянущиеся подарить мне еще один поцелуй, хотя я уже сто раз предупреждала его, что он всерьез рискует опоздать на самолет. Тот прощальный взмах рукой, блеск обручального кольца на пальце, в момент, когда он вытаскивал чемодан за порог, чтобы ехать в аэропорт.
Он вернется. У нас еще не заказаны номера в гостинице и ресторан, и нам еще надо обсудить, как мы будем праздновать дни рождения. В следующем месяце мы едем в «Сисайд», где решили провести День памяти павших только вдвоем, а летом – в «Хилтон Хэд» с моими родителями. Только этой ночью он целовал мой живот и говорил, что не может дождаться, когда я так растолстею, нося нашего ребенка, что он не сможет меня обнять. Уилл не может исчезнуть. Такой конец слишком нереален, он не укладывается в голове. Мне нужны доказательства.
Я бросаю вещи на пол и иду по коридору вглубь дома, где открытая кухня соседствует со столовой и гостиной. Я выуживаю из корзины с фруктами пульт от телевизора и включаю CNN. На экране возникает девушка-репортер, она стоит на фоне кукурузного поля, ветер треплет ее темные волосы, и задает вопросы седому мужчине в нелепой куртке. Судя по появившейся внизу экрана надписи, это хозяин того самого кукурузного поля, которое теперь усеяно обломками рухнувшего самолета и человеческими останками.
Из-за угла появляется Клэр, держа в руках коробочку с чайными пакетиками. Сделав большие глаза, она говорит:
– Вам не стоит это смотреть.
– Тише. – Я нажимаю на кнопку регулировки громкости и не отпускаю ее до тех пор, пока голоса людей на экране не начинают причинять моим ушам такую же боль, как их слова. Журналистка засыпает мужчину вопросами, а я в это время стараюсь разглядеть на заднем плане хоть какие-то следы Уилла. Прядь каштановых волос, рукав синего джемпера. Затаив дыхание, я вглядываюсь изо всех сил, но на экране только дым и качающиеся на ветру стебли кукурузы.
Журналистка просит старика рассказать перед камерой, что он видел.
«Я работал в дальнем конце поля, когда услыхал, как он приближается, – сказал мужчина, указывая на бескрайние ряды кукурузы позади себя. – Самолет, в смысле. Я услыхал его раньше, чем увидел. С ним явно было не все в порядке».
Журналистка прерывает его рассказ:
«Почему вы подумали, что с самолетом что-то не так?»
«Ну, двигатели пронзительно выли, но я не видал ни дыма, ни огня. Пока он не врезался в поле и не взорвался. Самый большой взрыв, какой я когда-либо видел. Я был примерно в миле отсюда, но и то почувствовал, как земля вздрогнула, а потом так дохнуло жаром, что чуть волосы мне не спалило».
Как долго самолет падал с неба? Одну минуту? Пять? Я думаю о том, что должен был чувствовать Уилл, и меня опять начинает тошнить, да так, что я едва успеваю добежать до раковины.
Клэр дотягивается до пульта и выключает звук. Я стою, крепко держась за столешницу и уставившись на поцарапанное дно раковины, в ожидании, пока мой желудок успокоится, и думаю: «И что теперь? Что, черт возьми, мне теперь делать?» Я слышу, как за моей спиной Клэр шарит по кухне, заглядывая в шкафы, как с характерным звуком открывается и закрывается дверца холодильника. Она возвращается с пачкой крекеров и бутылкой воды:
– Вот. Вода холодная, так что пейте потихоньку.
Не обращая на нее внимания, я обхожу стол и падаю на табурет, стоящий с другой стороны.
– Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. – Клэр смотрит на меня вопросительно. – Стадии принятия неизбежного горя по Кюблер-Росс. Я явно нахожусь на этапе отрицания, потому что случившееся кажется мне бессмыслицей. Как может человек, направляющийся в Орландо, очутиться в самолете, следующем на запад? Разве что конференцию перенесли в Сиэтл или произошло что-то в этом духе?